Андрей Упит - Северный ветер

— Не может быть!

— Я уже давеча заметил, когда ты тянул узел. Теперь сам проверил. Один прут шатается. То ли ржавчина разъела, то ли кузнец забыл приклепать. Одному не под силу, но ежели вдвоем взяться…

Сниедзе вздрагивает.

— Брось. Куда мы пойдем?.. Как мы выберемся?.. Снаружи солдат ходит.

— Разве не лучше сразу получить пулю, чем дожидаться, пока потащат на кухню, будут пытать, изуродуют, а под конец прикончат, как собаку. Вдруг нам удастся…

Сниедзе изо всей силы стискивает зубы, чтобы не стучали.

— Зиле… Я не знаю, мне страшно…

— Чего ты боишься? Двум смертям не бывать. Останемся — все равно нам конец. Днем раньше или днем позже. А если удастся…

Он встает и снова подходит к окну. Сниедзе осторожно идет за ним. Ему кажется, что, как бы тихо он ни старался ступать, сапоги гремят по цементному полу. Дыхание вырывается с шумом, а сердце стучит, как молот.

Они оба просовывают руки и пробуют. Холодное, шершавое железо слегка подается. Сниедзе нажимает изо всех сил. Но Зиле уже видит, что руками не осилишь.

— Постой… — говорит он и отстраняет юношу. Шагая через спящих, он приносит узкую длинную скамью. Что-то с нее свалилось на пол. Спящие зашевелились. Кто-то заговорил во сне.

Зиле и Сниедзе в оцепенении застывают на миг у окна.

Опять стихает. Все привыкли к тому, что каждую ночь кто-нибудь начинает искать место потеплее или пробирается по нужде к параше у дверей.

Ножки скамьи мешают им. Хорошо, что они некрепко держатся. Зиле долго возится, вытаскивая их, и потихоньку кладет в угол.

Они проталкивают сквозь решетку угол скамьи, и оба грудью наваливаются на нее. Сразу чувствуют, что поддается. Конец железного прута сгибается с легким скрипом. Оба разом наклоняются и видят, что путь открыт.

— Не знаю… — еле слышно шепчет Сниедзе. — Мне страшно… Пожалуй, это предательство. Мы удерем, а они останутся.

— Ты просто дурак. Разве не из-за предательства мы с тобой очутились здесь? Где теперь нет предательства? Кому ты можешь довериться? Разговаривать тут опасно. Половина из тех, кто здесь валяется, готовы предать и меня, и тебя, и всех остальных, только бы самим спастись. Кто здесь думает о других? Они не товарищи. Это уже не люди, а перепуганное стадо. Шшш! — Он наклоняется над Витолом, который во сне поворачивается на другой бок. Прислушивается, потом выпрямляется. — Спит. Уж если этот заметит — все пропало. Он никого не пощадит…

Они просовывают головы в окно и всматриваются.

— Ходит… — шепчет Зиле. — Вдоль всего здания, а потом вниз. Проклятый пожар. Светло как днем… Подождем, пока он спустится вниз. Потом надо быстро вылезать и бежать налево. Овраг там подходит к самой стене. Внизу у парка сразу начинается ельник. Только бы взобраться на пригорок, а оттуда в лес… Значит, мне первому?

Сниедзе хочет ответить, но не может. Голос не повинуется ему. Он только кивает головой.

Зиле уже собирается лезть, но вдруг отшатывается, прикрывает доской отверстие.

Снаружи отчетливо раздаются шаги и громкий говор.

— Смена, караула, — шепчет Зиле. — Ежели новый тоже будет спускаться вниз, значит, все хорошо. А коли будет торчать за окнами, тогда мы пропали так или иначе. Завтра заметят выломанную решетку, и не отопрешься. Уж, наверное, кто-нибудь скажет, что сам видел: найдется такой.

— Я говорил… Я знал, что так будет… — бормочет Сниедзе. Глаза его полны слез. — Ты…

— Не будь бабой. Жизнь-то у нас одна. И ни черта она теперь не стоит.

Юному пареньку куда труднее примириться с таким взглядом на жизнь, чем взрослому, опытному человеку. Слезы душат его. Он кулаками стискивает щеки, чтобы не дать волю рыданьям.

Зиле прильнул к окошку.

Слышно, как караульный топчется на месте, харкает и сплевывает. Возится с винтовкой — очевидно, проверяя, все ли в порядке. Потом, напевая что-то под нос, начинает шагать. Доходит до холма и обратно. Во второй раз он чуть спускается с холма и идет обратно. А в следующий раз звук шагов затихает. Он сошел вниз.

Понаблюдав еще немного, Зиле оборачивается и кладет руку Сниедзе на плечо.

— Ну, я пошел. А ты приходи. Да? Я тебя внизу за елками подожду… — Он вынимает что-то из кармана. Сниедзе видит: раскрытый нож. — Живым я в руки не дамся. Будь что будет… Запомни — идти налево.

Еще миг — и фигура Зиле мелькает в щели между рамой и решеткой. Вот голова его уже поднялась над оконной нишей, и он исчезает за углом.

Сниедзе, замирая, прислушивается.

Ясно слышны удаляющиеся шаги Зиле и приближение часового. В ушах у Сниедзе гул и звон. Ему мерещится какой-то шум за окном. Или это неистовое биение собственного сердца? Вот-вот что-то случится. Раздастся крик. Прогремит выстрел… И так безумно жаль, что он не уйдет. Нестерпимо хочется свободы. Острыми зубами вонзается он в свою руку. Часовой опять проходит мимо окна и удаляется. Слышно, как снег скрипит у него под ногами. Сниедзе даже не дожидается, пока затихнут шаги. С судорожной поспешностью продирается он сквозь щель в окне. Нога где-то зацепилась. Загремело что-то. Но он уже не в состоянии ни наблюдать, ни остерегаться. Чудится ему, что за спиной в подвале поднялся шум, спящие вскочили на ноги и кричат, перебивая друг друга. Сам он уже не соображает, что делает. Словно горячей волной выбрасывает его вверх. Высунув наружу голову, он только пережидает, пока часовой скроется за пригорком.

Пригнувшись, Сниедзе пробегает с десяток шагов до оврага. Вокруг шелестят кусты, и беглецу кажется, что кто-то гонится за ним по пятам. Внизу, наткнувшись на ели, он чуть не валит Зиле с ног.

— Тише, тише! — машет тот рукой. — Чего скачешь, как дурной. Все кусты переломал.

Оба прислушиваются.

Тишина. Ни звука наверху. Глухо шумят на ветру деревья.

Они идут вдоль парка. Чтобы попасть к опушке леса, надо пересечь большак. От пожаров светло, как днем.

— Живыми им нас уже не взять… — сквозь зубы цедит Зиле. Нож, будто невесть какое оружие, все еще зажат у него в руке. — Добраться бы до леса, а там пусть хоть с собаками гонятся. Я знаю в лесу такие уголки, тропки да трясины, где сам черт нас не найдет.

Сниедзе хочется бежать — лететь как птица, как ветер. Они шагают торопливо, иногда бегут, но Сниедзе все кажется, что они топчутся на месте, что на каждый шаг уходит минут пять.

Очутившись на большаке, беглецы, как затравленные звери, озираются по сторонам. Нигде ни живой души. На сердце становится легче, и они чувствуют себя смелей.

Теперь до кустов еще шагов двести по открытому месту. Хорошо, что склон бросает тень. Зиле понимает: яркое зарево пожара вздымается высоко над лесом и поэтому из имения нелегко заметить их здесь, внизу.

Полпути уже пройдено. Навстречу веет лесной прохладой. Становится совсем хорошо, покойно.