Василий Афонин - Путёвка

Алла Павловна дважды лизнула конверт, заклеила и по пути в столовую бросила в ящик. После ужина пошла сразу обратно, посмотрела на своем этаже в холле телевизор до полуночи и легла спать. О доме подумала спокойно, уснула. Так прошел ее второй день в санатории. Полный день. Без особых событий...

Через поделю Анна Павловна совершенно освоилась на новом месте. Со многими познакомилась, с некоторыми подружилась, как можно подружиться за такое короткое время. Стала гораздо смелее в разговорах. Но все равно продолжала прислушиваться, присматриваться к поведению других, более опытных, чтобы самой не оконфузиться. Думала, прежде чем сказать что-то. А лучше — помолчать...

День в санатории отличался одни от другого разве только погодой, по погода менялась здесь редко. Утро начиналось с подъема, Вставали сами по себе, кто когда хотел, лишь бы на завтрак не опоздать. Иной в шесть, иной в семь, иной до завтрака самого лежит в постели. Мужчины, удивилась Анна Павловна, просыпались раньше. Вскочут, натянут трикотажные тренировочные костюмы, не умываясь, полотенце на шее, рысцой к морю — купаться. Подруги по комнате, если поздно возвращались с гулянья, то и утром просыпались поздно.

Лариса проснется в восьмом часу, глянет — окно всегда настежь — и окно: «Ах, какая погода!» — поправит волосы и за дверь, халатик на бегу застегивая. Зоя Михайловна, продрав наведенные с вечера глаза, позевывая, тянулась к столику за сигаретами «Стюардесса», закуривала да так и лежала, пуская дым, глядя поверх двери, улыбаясь чему-то.

Анна Павловна с первого же дня, как прописали ей лечебную гимнастику, стала по утрам — днем само собой ходить на море. Халат у нее был, а шлепанцы уступала Зоя Михайловна, когда ленилась. Или в туфлях отправлялась — ничего.

Собиралась к морю рано. В пять, в начале шестого. В корпусе тихо. Дежурная по этажу, отомкнув входную дверь, ложилась в своей комнатке досыпать. Анна Павловна выходила и останавливалась около корпуса — послушать.

В глубине парка резко кричали птицы. Вот внизу, тяжело груженный, видимо, долго тянул состав — земля ощутимо подрагивала под ногами. Шум колес дошел издали, усилился и стал постепенно стихать. Деревья в парке зелены, хоть бы одна желтая ветка! Дома у них возле самых сеней береза, осенью выйдешь утром на улицу — на крыльце листья. Другая береза под окном. По двадцать лет им, дочерям ровесницы. С мужем сажали. Осенью и сажали, перед заморозками. Во-он куда уже годы вынесли! Двадцать лет!.. Интересно, сколько же верст до дома? Много, видно...

Спуск начинался за соседним корпусом. Мелко ступая по влажному от тумана асфальту, отклоняясь назад, чтобы не побежать, Анна Павловна попадала в ущелье, правый высокий берег и дно которого были покрыты кустарником. В ущелье даже и полуденную жару было сыро и прохладно, по дну, скрытый зарослями, протекал ручей — в дождливые дни он шумел и пенился. Через ручей — дощатый, узкий, с перилами мосток, над ним, через ущелье железнодорожный мост. Когда проносился скорый поезд, металлические фермы моста гудели, над головой свистело и грохотало, делалось на минуту страшно.

Море в это время было всегда спокойное, вода чистая, возле берегов хорошо просматривалось дно в небольших, разного цвета голышах. Вынутые из воды, обсохшие, они сразу же теряли свою прелесть. Берег над песчаной полосой саженей на сто в обе стороны укреплен был бетоном, По бетонному покрытию от спуска самого, от лодочной станции и до конца, тянулись пляжные постройки: грибки, навесы с топчанами под ними, зал лечебной гимнастики, кабинет медсестры.

Лодки давали по субботам и воскресеньям под паспорт, и в эти дни в половине пятого утра на причале собирались любители рыбной ловли из отдыхающих, дожидаясь, когда придет дежурный, откроет ангар, где находились лодки и весла.

Ангар подымался над морем метров на десять, напротив железнодорожного моста, и Анна Павловна, перейдя ручей, всегда останавливалась на причале возле решетчатого металлического барьера посмотреть, как спускают на воду лодки. Их опускали лебедкой, лебедка выдвигалась по балкам из ангара, а с нею — лодка, поставленная в четырехугольную железную раму. Рыбак уже сидел в лодке — с веслами, припасами, удочками, одной рукой держась на борт, другой — за теплую цепь лебедки, глядя и верх — лицо рыбака в этот момент было напряжено. Трос разматывался, рама касалась воды, погружалась наполовину в воду, рыбак, отталкиваясь руками, выводил лодку из рамы, устанавливал весла, разворачивал лодку и гнал к дальним буям, где разрешалось рыбачить. Под вечер лодки возвращались, рыбаки сходили на землю, еще более загорелые, довольные, со связкой рыбы в руках — бычков или скумбрии. Редко, но кое-кто и из женщин брал лодку, чтобы с полчасика «для развития костей» погрести неподалеку от берега.

В обычные дни ранним утром на пляже пустынно. Песок был сырым и тяжелым на вид, топчаны мокрые от росы, не освещенная солнцем вода темна. Можно было посидеть одной, глядя на море. В шесть приходила уборщица, открывала чулан, брала ведро, тряпку, начинала уборку, выметая из-под топчанов окурки, доставая порожние бутылки — следы вечерней смены. Бутылки составляли ежедневный доход уборщицы, всякий раз их набиралось десятка полтора, больше, меньше: водочные, коньячные, из-под сухого и крепленого вина. Уборщица сначала обходила владения, складывала бутылки в брезентовую сумку, уносила ее в чулан, потом начинала мести метлой. Один раз, опередив уборщицу, в зону санаторного пляжа пришла старушка небольшого роста, сухонькая, сгорбленная, из тех, что всюду высматривают, выискивают брошенную посуду. Обычно старушка эта, было замечено Липой Павловной, промышляла на соседних «диких» пляжах, но сегодня ей, видно, не повезло: не было бутылок или кто-то собрать успел раньше, только сюда она явились с порожним мешком. Старушка быстро обошла топчаны, опуская на дно мешка найденное, поглядывая в обе стороны, не видать ли уборщицы, замешкалась немного и едва не столкнулась с «хозяйкой» зоны, Старушка вскинула мешок на спину — бутылки брякнули — и побежала, за ней — метла наотмашь, с руганью — уборщица. И стала настигать, и собиралась уже — Анна Павловна даже закричать хотела — вскинутой метлой огреть воровку, но старушка наддала, проворство в ней оказалось, и сопящая, расплывшаяся уборщица отстала. Раздувая ноздри, хрипло ругаясь, она шла обратно, держа в полусогнутой руке метлу прутьями кверху, и долго еще гремела ведром, заглядывая под топчаны.

Анна Павловна расстроилась. Возвращаясь после купания и днем она все думала о людях: как по-разному живут они, всяк своей жизнью, и что заставляет этих, например, женщин, одну — собирать бутылки на берегу, другую — бежать с угрозами и руганью, чтобы отнять их. В молодости, поди, и не помышляли о подобном.