Евгений Наумов - Черная радуга

– Правь на Эгершельд, – велела она, а Матвей назло прилизанному обнял ее за высокую шею. Тот и вовсе заскучал, однако исправно закрутил баранку.

На Эгершельде все тонуло в тумане. Лариса остановила машину, они вылезли. Где-то внизу плескалось море. Матвей полез в карман – расплачиваться, но волейболистка его остановила. Просунув голову в окошко, сказала что-то водителю. У того сделались ошалелые от счастья глаза, он торопливо закивал, бросил вороватый взгляд на Матвея и торопливо рванул с места.

– Что ты сказала?

– Пообещала завтрашний вечер. – беспечно сказала она. – Дескать, ты мне надоел, сегодня спроважу. Пусть прикатит без пяти десять.

– И ты его встретишь? – ревниво спросил он.

– Можем встретить вместе. Или у тебя другие планы?

– Если не вытолкаешь в шею…

Не отвечая, она шла впереди, а Матвей любовался ее походкой. Женщины много времени уделяют парфюмерии и завиткам, забывая о главном своем оружии, которое поражает мужика быстрее радиации, – о походке. Женщина, которая владеет походкой, притягивает к себе мужские взгляды.

Лариса шла легко, стремительно, длинные ноги ее едва касались земли, белая юбочка ласкала, завиваясь, бедра.

Кривая улочка спускалась к морю. Он и не подозревал, что в крупном индустриальном городе, рядом с центром, сохранились такие закутки. Узкие ступени вниз. По сторонам на кустах сирени висели крупные решета паутины. Прямо к скале прилепилась хатенка, поодаль – вторая.

– Там живут родители. – она указала на дальнюю. – Точнее, мать и отчим. А тут я с Ириной.

– Какой Ириной?

– Дочерью.

– Ты замужем? – мог бы и сообразить.

– Была. Теперь жду одного… то ли будет, то ли нет.

От избушек к морю скала круто обрывалась, но в ней тоже были вырублены ступени. На песке шипели волны.

– Знаешь, кто ты? – восторженно объявил он. – Ундина! Помнишь, у Лермонтова…

Она засмеялась.

– Ундиной меня еще никто не называл. Побудь здесь, – сказала и ушла.

Матвей присел на скамейку, бездумно вдыхал запах моря. На пороге второй хатки, почесываясь, появилась старуха – растрепанная, морщинистая, но стройная и со следами былой красоты.

«Мать, – догадался он. – Такие же полыхающие глаза…» Старуха посмотрела на него без удивления.

– Выпить есть? – спросила она.

У Матвея оставалась еще россыпь пузырьков и полфляги бренди. Пузырьки он не стал тревожить, а безропотно отдал бренди. Старуха скрылась и вернулась со стаканом Сначала истово налила ему, потом выпила остатки.

– Не можете потерпеть! – раздался укоризненный голос Ларисы. – Это мой муж. Правда, не постоянный.

– Бесстыдница, – прошипела мать, но глаза ее ласково улыбались. – Все они непостоянные… залетные.

…Они спустились к морю. Берег, усыпанный крупными камнями, поверху колючие кусты.

Вода обожгла тело утренней свежестью. Он хорошо плавал – не рекордсмен, но в воде двигался прилично, а на далекие расстояния обставлял многих. Но Лариса не плыла – она порхала в воде, словно бабочка, летела впереди, рассекая волны, и он никак не мог догнать смугло-розовое тело. Ундина! Потом она подождала его, лежа на пологих волнах…

На берегу она бросила ему мохнатое полотенце, он растерся и почувствовал, что жизнь возвращается.

– Ты еще и волшебница!

– Я же говорила… – она легко поднималась по ступеням.

Подхватив одежду в беседке, он вслед за ней вошел в хату. Крохотный коридорчик.

– Там Ирина спит, – она кивнула на дверь, завешанную марлей от мух. – Не стучи.

Они вошли в уютную горницу, половину которой занимала широкая кровать. Мать внесла сковородку с жареной бараниной, и Матвей вдруг почувствовал зверский аппетит: суток пять не ел, а только «загрызал», живя исключительно на водочных калориях. Появилась бутылка с иностранной, но какой-то аляповатой надклейкой, внутри виднелся белесый корень.

– Женьшеневая! – одобрил он. – Хорошо пьется, мягко.

Водка отдавала сырой землей, но после нее радужные круги поплыли перед глазами. Сковородка опустела, так же как и бутылка. Мать бессмысленно смотрела в угол. Не смущаясь ее присутствием, Лариса откинула одеяло:

– Ложись. А я тебя согрею.

Он лег на хрустящие простыни – давно не спал на таких, и показалось, что упал в темноту.

Не проснулся, а, как всегда в последнее время, – очнулся. Услышал рядом легкое дыхание Ларисы. Лицо ее дышало покоем, глаза прикрыты длинными ресницами, полные губы полуоткрыты, видна влажная эмаль зубов.

«Да ведь я обормот, – подумал вдруг он. – Нужно бросить все и поселиться здесь с Ундиной. Таких женщин больше нет на свете. Чего ищу?»

Он закурил, положил рядом на одеяло пепельницу.

«A peбенок? Ты ведь всегда мечтал о своих детях, – зашептал чей-то шершавый голос, но так явственно, что он вскинулся: никак все-таки белочка? – Зачем тебе чужие? К тому же мысль о предшествующих мужиках… А ты знаешь ее характер? Может, она левый поворот любит? С ее красотой теряться… Видал, как водителя охмурила? Всю жизнь сомневаться… А водку как хлещет! Через пяток лет куда и красота денется, станет такой же как маманя. И будем ноздря в ноздрю входить в штопор. Для семьи нужен тормоз, пример… Нет уж, держись Лены. Та – чистота, верность».

Почувствовав его испытующий взгляд, Лариса приоткрыла затуманенные глаза.

– Вошел в меридиан? – хрипловатым голосом спросила она и потянулась к сигарете. Он молча зарылся лицом в ее волосы, пахнущие морем и все рассуждения вылетели из головы, смолк шершавый голос. Она cpaзу прильнула к нему, незажженная сигарета упала на пол.

И тут в дверь постучали – резко, требовательно.

– Пусть идут к черту, – пробормотала она чуть слышно.

– Это за мной! – он рывком сел. – Окно куда открывается – наружу?

– Оно ведь нарисовано. Это глухая стена, там скала.

Матвей вгляделся: окно действительно было нарисовано на белой штукатурке. Ловушка!

Так и знал. Все забыл, о втором выходе не подумал, олух царя небесного!

– Да кто это – за тобой?

– Знаю, знаю. Но никому не скажу, – он докурил сигарету, держа ее дрожащей рукой. – Придется встретить по-мужски.

Она оперлась на локоть.

– Я открою и скажу, что никого нет.

– Так тебе и поверят. Не тот контингент… Пока все тут не перетрясут, не успокоятся. А я не люблю прятаться по шкафам да под кроватью, чтобы в пыли и в паутине вытаскивали за ногу. Но двоим-то рожи сверну! – он подхватил хрустальную вазу. – Не жалко?

Она молча, не мигая, смотрела на него. В дверь снова постучали. Матвей неслышно подкрался и неожиданно ее распахнул.

В темном коридорчике виднелись два силуэта в шляпах. Точно, он, – сказал знакомым голосом один силуэт.

– Матюша, друг! Наконец тебя нашли! – возопил другой. И оба упали ему на грудь.