Евгений Наумов - Черная радуга

– А я уже спать собралась, – сказала она просто. – Пурга так убаюкивает…

Он вошел, сбросил полушубок и шапку, отряхнул их разом от снега и сунул в угол. Обнял ее и почувствовал, как она часто-часто задышала, словно вынырнула из воды. «Подлец я. Ведь она ждала…»

Чем ему всегда нравились местные женщины – никогда ни в чем не упрекали, не устраивали сцен со слезами и битьем посуды. Ее прерывистый вздох – вот единственный упрек, но он посильнее всякого битья посуды и многочасовых толковищ. «Как они мудры, дети природы…» – подумал Матвей.

Отстранился, заглянул в ее глаза. На тахте валялось смятое одеяло, горел слабый ночник, лежала раскрытая книга – свидетельства долгого одинокого ожидания. Он подхватил шампанское и конфеты, которые оставил у входа на табуретке, прошел к тахте. Она молча пододвинула низкий журнальный столик, принесла с крохотной кухоньки, отгороженной тяжелыми шторами, бокалы и поставила на стол. Матвей сорвал пробку и наполнил их. Шампанское оказалось красным и заиграло в бокалах рубиновыми отблесками.

– Не держи камень на душе…

Подняли и выпили. Она осторожным знакомым движением тонкой руки взяла из коробки конфету и слегка надкусила.

– Не держу. Думала: когда же позовешь? А ты сам пришел.

– Но почему ты не пришла?

– Сама никогда не прихожу…

Он чуть не брякнул: «К Петровичу-то приходила…», но вовремя прикусил язык. Тот ведь ее приглашал, и, наверное, в изысканных вежливых выражениях, как делал это обычно.

– Говоря откровенно, мне стыдно перед тобой. Похвалился, а вышел… пшик. Сама знаешь.

И тут понял: Петрович до сих пор стоял между ними. Потому и не встречались, избегали друг друга.

Она была на суде над Рацуковым и позже – над Касянчуком. Он помнил ее недоумевающий взгляд, когда судебное следствие уходило в сторону, все дальше и дальше, тонуло в каких-то подробностях, не имевших значения. А он чувствовал себя оплеванным с ног до головы.

– Ты сделал… сделал все, что мог, – крепкая рука легла на его пальцы. – Но тут… лбом стену не прошибешь.

Спокойные, разумные слова. Насмехается, что ли? Но глаза ее казались печальными и мудрыми. Как будто посмотрела на него сама тундра, смирившаяся уже со всем.

Он снова наполнил бокалы, потушил ночник и увлек Уалу на тахту.

– Теперь над нами нет вертолета, – прошептала она с коротким смешком, и это были ее единственные слова.

Только сейчас он вдруг ясно понял, насколько она одинока. Да, у такой женщины только два выхода: или пойти по рукам, или запереться в жестоком одиночестве. Муж? Но где его возьмешь, понимающего… А иного она не хотела.

Матвей ощупью нашел сигареты и почувствовал, что она тоже протянула руку. На миг огонек спички выхватил ее разгоревшееся лицо с опущенными ресницами. В темноте затлели вспышками Два красноватых огонька. Слышно было, как стихают порывы пурги.

Она легко поднялась, походила по комнате, чем-то шурша, и вдруг вспыхнул яркий верхний свет. Матвей зажмурился, потом повернулся: она стояла перед ним в расшитом красными и синими цветами халатике.

– Вставай, лежебока, – весело сказала она. – Сейчас ужинать будем.

Она ушла на кухоньку, там зазвенела, забрякала посуда. Матвей снова погасил свет и осторожно приподнял оконную штору, Снег, летевший почти горизонтально, поредел, и внизу на тротуаре он различил темную фигуру, прислонившуюся к столбу. «Ага, значит, они задействовали наружное наблюдение…»

– Зачем выключил? – она остановилась на грани света и тьмы с тарелками в руках.

– У тебя что-нибудь покрепче есть?

– Конечно, найдется. Кажется, виньяк. Остался еще…

– Неважно, – он снова включил свет, взял из ее рук тарелки. – Неси.

– Только все холодное. Или разогреть что-то?

– Зачем? Красная рыба, оленьи языки, моченая брусника. Царский ужин!

Он бросил злорадный взгляд на окно. Померзни там, овечий хвост, отработай свои иудины серебряники! Рыцарь…

Она пила шампанское, а он виньяк. Даже в этом изысканном напитке явственно чувствовался запах этилового спирта. Штопор набирал силу… Чем он кончится?

Матвей снова погасил свет и подошел к шторе. Темная фигура прохаживалась по тротуару. «Упорный, гад…» Вернулся к тахте, на которой смутно смуглело ее тело, – из кухни пробивался слабый свет и рельефно обрисовывал его таинственными полутенями. Лег рядом и закурил, она тотчас прильнула и положила голову на грудь. Рассыпавшиеся волосы защекотали лицо, но он не отстранился.

– О чем ты думаешь?

Этот вопрос под занавес – лишь бы что-то сказать – всегда раздражал его. О чем думаешь? Разве выразишь словами ураган пролетающих мыслей? Обычно отделывался коротким ответом:

«О судьбах России», – и больше к нему не приставали. Но сейчас почувствовал, что ее действительно что-то тревожит.

– Поздно… – прошептал он.

– Что поздно?

– Слишком поздно приходит к человеку все: мудрость, слава, богатство и любимая женщина. Конечно, ни славы, ни богатства ко мне так и не пришло, да и мудрости кот наплакал, одни банальные истины…

– А любимая женщина? – шепнула она.

– И она пришла поздно… – сразу почувствовал, как окаменело и почужело ее тело.

Она молчала.

– Ну, когда-нибудь объясню… – он потянулся к бутылке, поболтал, в ней только черти остались. Взглянул на светящиеся штурманские часы: закрыт уже и пятый. Но дома должно быть, не вылакали же все, да и запастись должны, две-три светлые головы дальновидности не потеряли.

Она сидела рядом, свернувшись в комочек, обняв колени. Чужая и далекая. Вот только что и ее потерял.

Приподнялся и приблизил лицо к ее глазам. И удивился: всегда темные, как омуты, в сумраке они сверкали сухим злым блеском.

– Эх, станцевала бы сейчас, да не перед кем – вырвалось вдруг у нее. – Нет общества!

Он понял. Допил чертей и взвесил бутылку в руке. Что ж, придется пробиваться с боем. Правда, для рукопашной он сейчас почти не годится, предательская слабость подкашивала, сковывала руки. Но на одну вспышку хватит…

– Будет тебе и общество. Одевайся.

Они молча оделись, выключили свет, за ними коротко щелкнул замок, отрезая от тепла и уюта. Крепко держа ее, а другой рукой сжимая пустую бутылку, он спустился вниз по скрипучим ступеням. Выглянул наружу.

– Постой здесь минутку. Что бы ни увидела, не выскакивай, не вмешивайся. Мужское дело.

Сунул бутылку в карман и прямиком направился к темной фигуре сквозь рваные полосы снега, летевшие в воздухе. Подошел, глянул. Шапка глубоко нахлобучена на лицо, короткий, как и у него, полушубок, но воротник поднят. «Прячешься, паразит?»

– Дай прикурить.

«Как протянет огонек, звездану бутылкой в висок».

Тот пошарил в карманах, вытащил, чиркнул и протянул руки, сложенные по-северному в ковшик, на дне которого теплилось пламя. Матвей выхватил из кармана бутылку и… как зачарованный уставился на трепещущий огонек зажигалки – блестящая женская фигурка из металла. Такая зажигалка только у одного человека на Севере.