Мария Прилежаева - Всего несколько дней

Мама была бледна, но лихорадочно оживленна и разговорчива.

— Прелестные астры, ах, какие прелестные астры! Спасибо, Антончик. Папа тоже иногда дарил мне цветы. Садись сюда, ближе к кровати. Как себя чувствую? Почти хорошо. Инфаркта нет, тебе сказали? А полежать придется, раз уж попала в больницу. Чем заняты дни? Обходы врачей, исследования, уколы, все, как полагается. Больница без паркетных полов, и черной икры на завтрак не дают, но врачи хорошие. А мой доктор такой внимательный, душенька! Антон, расскажи о себе.

— Что рассказывать, мама? Все нормально. Лучше ты еще о себе расскажи.

— Антончик, всю жизнь мне было некогда! Некогда думать. А сейчас лежу и думаю. Вспоминаю прошлое. Бывают умные жены, поддерживают, помогают, сочувствуют… Если бы я была умной женой, истинным товарищем, нашла бы, как помочь отцу, догадалась бы при жизни, как поддержать, ободрить. В нашей жизни было много хорошего, но мне вспоминается почему-то не счастливое — ведь было же, было счастье! — а мои вины перед ним. Как в кино, кадр за кадром. Говорят, так бывает со всеми, кто теряет любимого человека, но у меня уж очень сильно, очень, особенно…

— Мама, как тебе папа объяснялся в любви? — неожиданно для себя спросил Антон, краснея от смущения.

Мама улыбнулась тихой улыбкой.

— Никак.

Антон не понял: почему же она улыбается?

— В первый раз приносит папа, тогда еще не папа, рисунок. Зеленый омут, неправдоподобно зеленый. У папы ведь все — реально и нереально. Над омутом черемуха в цвету, вся в сиянии. Это ты, говорит папа. Так он мне объяснялся в любви.

— И после так?

— И после.

— Съешь яблоко, мама, — сказал Антон.

— Спасибо. Чудесное яблоко! У тебя есть девушка, Антон? Девушка, с которой, как это у вас говорится, дружишь? Ага, покраснел, — шутливо пригрозила мама пальцем. — Как зовут?

— Не скажу. Потом узнаешь. Она старше меня на полгода.

— Ну и что? — удивилась мама. — Господи боже, неужели это имеет значение? Умная?

— Да.

— Конечно, хорошенькая? — полуспросила мама. — Впрочем, «а девушке в шестнадцать лет какая шляпка не пристала»? Что я еще себе не прощаю: когда он уехал в последнюю командировку, ни одного письма ему не послала. Не знала даже точного адреса, только название колхоза «Отрадное». А где оно, это Отрадное? И он не писал. Звонил по телефону: «Как живешь? Как дела?» И я: «Как живешь? Как дела?» — «Ничего». И я: «Ничего». А может, охлаждение подкрадывалось, становились чужими мы с ним… Теперь поняла, нет жизни без него. Безрадостное существование. Твой отец, Антон, был благородным, смелым человеком. Помни: благородным и смелым. Сначала верила: да, талантлив, удачлив. Потом, когда целые годы ни картины на выставки не берут, спроса нет, признания нет… Антон, неужели только практические люди добиваются успеха? Или действительно он не талантлив?

— А что на похоронах говорили, помнишь, мама?

— Похоронные речи в счет не идут. Услышать бы ему эти речи при жизни. Хоть раз.

— Не волнуйся, мама, — сказал Антон, чувствуя — слезы щекочут горло, — боясь не сдержаться.

— Напрасно я с тобой всем этим делюсь, — ответила она.

— Не напрасно. Постарайся скорее выздороветь, мамочка.

— Постараюсь. Соскучилась по дому, — вздохнула она. — Перед нами задача, Антон, — разберем папин архив. У него много картин. И никому дела нет. Все равнодушны. Ненавижу равнодушных людей! Вот опять закипела. Скверный я человек. Приказываю себе не злобиться. И злоблюсь. Чуть что — сорвалась. Но теперь кончено. Раз и навсегда приказала: кончено. Все мелкие мыслишки вон из головы! Раньше голова забита: у той новое платье, та достала сапожки, те собираются в туристскую поездку за границу. Почему у меня ничего этого нет? Почему у других мужья добытчики, имеют в обществе вес? Ах, все пустяки, суета! Пусть он такой, каким был, только бы был… Антон, откуда у тебя под глазом синяк?

— Налетел с разбегу на дверь, ушибся о косяк.

— Антончик, будь осторожен. Потерпи немного. Скоро вернусь.

Антон надел новенькую светлую рубашку в сиреневую полоску, завязал галстук, одернул пиджак, оглядел себя в зеркале, прежде чем отправиться к генералу Павлищеву. Мама просила вернуть генералу рукопись; не скоро удастся ей снова сесть за машинку.

— Никогда! Дома печатать не будешь. Никаких дополнительных нагрузок! — категорически заявил Антон.

— Каков! Послушайте его, он уже командует, — удивилась мама, но, видно, «командование» сына понравилось ей. — Взрослеешь, Антон.

Она не подозревала, как быстро, не по дням, а по часам, он взрослеет.

Антон долго рассматривал себя в зеркале. Синяк под глазом здорово портил его, придавая какое-то блаженно-идиотское выражение лицу. Вообще Антон не был доволен своей внешностью. Нос широковат, губы толстоваты.

«Что бесспорно в тебе хорошо, это глаза, — говорил отец. — Лев Николаевич Толстой так определял красоту: привлекательная улыбка, выразительность глаз».

Теперь и глаза — во всяком случае, правый — подпорчены.

«А! Не буду расстраиваться. Уж, конечно, они не кинутся сразу обсуждать мою внешность», — утешал себя Антон, все не отрываясь от зеркала.

Он вообразил, как в доме генерала Павлищева, судя по телефонному звонку Аси, он небрежно бросит в ответ: «Подумаешь, геройство! Напали двое бандюг, я и по пятаку их сшибал. Я знаю приемы самбо и еще кое-какие приемчики».

Генерал пожмет ему руку и скажет: «Я взял бы тебя солдатом, если бы была война».

Антон опомнился, что слишком размечтался, и заторопился. Он из двери, а в дверь — нос к носу — Колька Шибанов.

— Здорово, Антон, за-а-бежал на часок.

— Вот досадно, как нарочно, надо сейчас отнести генералу рукопись, мама просила.

— Ясно. Я тебя провожу, — не обиделся Колька. — Пре-едставляешь, — сразу обрушил он на товарища ворох новейших соображений и замыслов, — предста-авляешь, что происходит на нашей пла-анете? Исчезают животные, птицы, растения. Земля бе-еднеет, пу-ус-теет. Слу-ушай, для меня это просто открытие. Интересно быть ученым-зоологом! Международный Союз охраны природы создал Красную книгу. Там ведется учет, сколько каких диких животных существует на Земле и как их сохранять. «Красная книга тревоги» — зву-учит? У нас в некоторых республиках созданы «Красные книги тревоги». Посвятить себя такой це-е-ли, а?

Колька по обыкновению говорил громко — орал на всю улицу, и щеки и глаза его пылали, как после футбольного матча, когда ему посчастливится забить гол.

— А океан? — напомнил Антон.

— Что океан? Гм, океан… конечно, я еще не-е принял окончательного решения, но мне за-а-асела в голову эта мысль, что Земля пустеет… Тигров осталось на всей земле несколько тысяч. Не безобразие?

— Безобразие, — согласился Антон. — Пришли, — сказал он, останавливаясь у галереи высокого Асиного дома.