Алексей Кирносов - Перед вахтой

Даже если Нина и встречалась с Дамиром, разве могла она, любимая, талантливая, добрая, сделать что-нибудь плохое? Наверное, она просто жалела Дамира…

А почему она так странно держалась первые дни?..

Ах, да мало ли почему!

И Антон зашагал к химическому кабинету с просветленной душой и легким сердцем, так как не знал еще, что колесо его фортуны изменило направление вращения.

В воскресенье вечером Герасим Михайлович читал «Красную Шапочку», зябко ежился и бормотал:

— Таким я представляю себе бред сивой кобылы… Впрочем, эстрада… Вероятно, это то, что для нее нужно… И вообще следовало бы помнить, что когда тебе подают пиво, не ищи в нем бургундского…

— Простой, здоровый смех тебе чужд, — жарко заспорила Нина, — Ты по самые бакенбарды завяз в Генделе и Бахе, все остальное для тебя на окраине искусства. А я считаю, что Антон написал замечательные стихи!

Если бы Антон знал, что это последние добрые слова, которые он от нее слышит!.. Но он не знал этого и продолжал беспечно радоваться жизни, сидя в мягком кресле близ вазы с подснежниками, которые они насобирали днем на подсохшей опушке леса под Гатчиной.

И эти такие нежные и трогательные цветочки были первыми и последними цветочками, которые они собирали вместе, Антон не знал, что произойдет через три минуты, и поэтому думал что-то сугубо бездельное о том, как они в следующие воскресенье поедут на берег залива.

— Мне пора, друзья, — сказал Герасим Михайлович, поднялся и отряхнул с пиджака предполагаемые пылинки.

Нина проводила отца и вернулась в комнату с конвертом в руке.

— Письмо, — сказала она, разрывая конверт без любопытства.

— Любовное? — неосмотрительно и в конечном итоге глупо сострил Антон.

— От кого я могу получать любовные письма? — улыбнулась она и положила конверт на стол.

— В курилке пятого курса болтают, что Дамир помирился со старой знакомой, — вырвалось у Антона.

Он прикусил язык, но было уже поздно.

— Это верно, — сказала она. — Прости, что забыла осведомить и заставила тебя собирать слухи в курилке.

— Я не собирал слухи. — Антон боролся с неведомо откуда взявшимся раздражением. — Они нашли меня сами. И судя по тому, что упоминается отдельная квартира, источник слухов не вызывает сомнений.

— Дамир приходил сюда. Ну и что же? Но он не рассказывал об этом, и не старайся обидеть его еще больше.

— Ах, значит, это я его, бедного, обидел… — Антон смотрел на рукопись «Красной Шапочки», такие беззаботные стишки. — Безвинная жертва коварного Антона Охотина.

— Как бы там ни было, а в результате ему хуже, чем тебе, — выразила она обидное для Антона предпочтение.

— Почему же… Говорят, во время нашего отпуска ему было не так уж плохо.

— Кто-то говорит гадости, а ты их повторяешь, — отозвалась Нина. — Следовало бы тебя за это сейчас же выгнать.

— Не надо выгонять меня из-за того, что мне не нравятся твои встречи с Дамиром, — сказал он примирительно.

— В моих встречах с Дамиром не было ничего унизительного для тебя. И перестанем об этом, милый.

Она подошла и обняла его.

— Перестанем, — легко пошел он на желанный мир. — Только, знаешь, мне показалось, что ты была какая-то чужая те два дня, когда я приехал из Линты. Что ты думала о другом.

— Может быть…

Она отвела руки, выпрямилась, и глаза ее устремились, как тогда, сквозь стену.

— Может быть?!

— Мы же решили перестать об этом… — Она потянулась за письмом. — Анонимная бумажка… Порядочные люди анонимных писем не читают, — вслух подумала она, но читать стала.

Антон разглядывал незатейливые цветочки и думал о скрытом смысле ее странного «может быть», пытаясь отыскать удовлетворяющее его значение этих рискованных слов.

Он переадресовал взгляд на Нину. Нижняя губа ее была прикушена, а глаза безжизненно уперлись в бумагу.

И тут впервые острое и холодное жало испытующе кольнуло незащищенные части души. Антон весь закостенел от леденящего предчувствия, но сил еще хватило, чтобы спросить безразлично:

— Что веселого сообщает аноним?

Нина очнулась, подошла к нему и протянула листок:

— Как мне это надо понимать?

Антон принял бумагу нетвердой рукой, и холодное жало впивалось в него все глубже. Оно уже не испытывало, оно принялось казнить.

Приложив усилие для того, чтобы сосредоточить глаза на корявых буквах, Антон прочитал:

«Уважаемая Нина, Антон Охотин, будучи в Риге, вступил в любовную связь с девушкой. Имени ее не называю, потому что для вас это не имеет значения — подвернись ему другая, было бы то же самое. Вы считаете его честным и любящим вас и он пользуется вашей любовью, будто ни в чем не виноват. Справедливо ли это? Если не верите, попросите его показать вам письмо, которое он получил от этой девушки недавно. Там она пишет, что ночь, проведенная с ним, была лучшей в ее жизни. Простите, если мое письмо вас огорчило. Люди очень связаны в жизни, и невозможно наказать одного, не задев при этом другого. Всего хорошего».

— Это ложь, да? — Нетерпеливое ожидание было в ее лице.

— Ложь, — сказал Антон.

«Ну, Билли, ну, гадина, — думал он, — жить тебе осталось только до полуночи…». Нина села на подлокотник кресла, положила руку ему на плечи.

— И про письмо тоже ложь?

Он прикидывал, что сказать про письмо, выкрадывая у судьбы секундочки обманчивого покоя.

— Конечно, ложь, — сказал он уверенно, — и даже хуже лжи, потому что полуправда.

Она отошла к другому концу стола.

— Ты мне покажешь его?

— Оно в училище.

— Значит, не покажешь.

В следующее увольнение, — пообещал Антон.

— В следующее увольнение ты скажешь, что выбросил его, поморщилась Нина. — Ты провел с ней ночь?

— Что значит «провел ночь»? — начал Антон торопливо. — Я пробыл с ней вдвоем часа три…

— Ночью, в отдельной комнате? — вела она допрос.

— Ну, — потупился Антон. — Но ничего…

— И правда, она написала тебе, что это лучшая ночь в ее жизни?

— Неправда! — вскрикнул Антон, растерянно сердясь. — Она написала, что утром ей было радостно, а раньше…

Он запнулся, осознав весь ужас возникающих параллелей.

— Продолжай, — холодно произнесла Нина.

— Продолжать нечего, — сказал он, подумав вдруг, что только не любящий человек может так дотошно добиваться скверного признания. — Мы разговаривали, и ничего больше.

— Я бы поверила, если бы ты сказал, что разок-другой поцеловались, — произнесла она брезгливо

— Этого не было, — сказал Антон, и ему было горько от бессмысленности и унизительности всех этих оправдываний.

Не любит, не любит, точила его мозг разъедающая мысль. Разве любящий человек может так упорно добиваться доказательства, что любимый его обманул?..

Нина вдруг рассмеялась: