Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

Позже слышал, как она ходила в сенях у дверей моей комнаты. Слышал, как громко вздыхала. Наконец решилась:

— Можна?

— Кто там?

— Папа, прости!

— Что?!

— Папа, прости!

— Ах, вот как? Думаешь, это каждый день так будет? Сначала набезобразничаешь, а потом «прости»?!

И вдруг нагнулся, подставил губы:

— Ну, здравствуй!

Она (шепотом). Здравствуй.

И помчалась к матери. Слышу радостный, почти ликующий вопль:

— Я сказала!.. Я сказала папе «пьёсти». Мама, я сказала папе «пьёсти»!..

Это я слышал. Но не слышал, как она сказала матери на ухо:

— Папочка меня полуцевал (то есть поцеловал).

. . . . .

— Машенька, поспи еще! Нельзя так. Ты же спала всего пять минут.

— Нет. Я три года спала.

. . . . .

Утром папа обнаружил, что рыбка, которая три дня жила у нас на веранде в полулитровой консервной банке, уснула. Вчера вечером я забыл переменить воду.

Потихоньку от Маши выбросил рыбку, убрал банку. Но Маша, как и следовало ожидать, о рыбке не вспомнила.

12.8.59.

Вечером была у меня. Я читал газету. В газете — карикатура на Аденауэра: длиннющий нос, оскаленная пасть, с носа свисают ледяные сосульки.

— Это кто?

— Это дядя. Его зовут Аденауэр.

— А это что? Рыбки?

В руках у дяди, увы, не рыбки, а черные атомные бомбы. И на животе у дяди написано: «Холодная война».

Машка разглядывает картинку и вдруг говорит:

— Я боюсь! Он меня съест. Я боюсь! Папа, боюсь!

И вижу — краснеет, глазенки слезами наполнились.

Бежит к двери.

— Открой! Папа, открой дверь!

— Глупая, что ты?!

Открыл все-таки. И вот — чудо какое! Бежит, стучит каблуками и, слышу, кричит матери:

— Мама, папа мне конфету дал!..

А конфета ей действительно была выдана — минут за пять до этого.

. . . . .

Вечером лежала в темноте в кроватке. Я сидел один в столовой, ужинал. Дверь приоткрыта. Слышу громкий шепот:

— Алеша!.. Алешенька! Ты что делаешь?

— Спи, Маша!

— Я не Маша.

— Спи, мамочка! А то я — знаешь?..

— Дверь закроешь?

— Может быть, и закрою.

— А может быть, не закроешь?

13.8.59.

…Давно хотел отметить такую черту Машкиного характера, как склонность к юмору.

Любит и понимает шутку, любит, когда другие острят, каламбурят, и сама не прочь попытать силы в острячестве.

Когда ей очень смешно — не хохочет, а регочет.

Как-то на днях, когда мама отправилась в очередную поездку «покупать», я спросил у Маши:

— Машенька, куда мама уехала? В Сестрорецк?

— Нет.

— А куда?

— Домой. В Ленинград.

— А на чем она поехала? На поезде?

Маше надоело, по-видимому, держать этот скучный экзамен, она говорит:

— Нет, не на поезде.

— А на чем?

— На карусели…

И сама заливается, хохочет…

. . . . .

Играли в автобус. Маша очень смешно изображает кондукторшу — очень похоже «отрывает билет». При этом она всякий раз произносит что-то вроде:

— Тррк!..

. . . . .

Читал вчера Маше рукопись рассказа, над которым сейчас работаю. Признаться, волновался больше, чем волнуюсь обычно, когда читаю вслух незавершенную рукопись. Рассказ — не на ее возраст, постарше. Но все-таки многое поняла. Смеялась. И смеялась там, где юмор более или менее тонкий. Впрочем, под конец устала, потребовала:

— Давай лучше «Кошкин дом» читать…

Автор немножко обиделся, но потом вспомнил, что подобное случалось не только с ним, но и с Г.-Х. Андерсеном, и с С. Я. Маршаком, и с Л. Н. Толстым… Как бы то ни было, чтение это пошло автору на пользу.

. . . . .

Я сказал Маше, что скоро (недели через две) приедет бабушка. Сказал, что мы поедем ее встречать.

— Хочешь? — говорю.

— Хочу. Давай сейчас!

— Что сейчас?

— Поедем встречать бабушку!

. . . . .

Сидели в гамаке втроем: мама, Маша и я. Маша голенькая, в одних трусах.

Пошел дождик.

Но что это за дождь? И откуда он? На небе ни тучки, ни облака, — так, какая-то легкая серая пленочка. Поплевал, побрызгал минуту-две — Машка даже не заметила.

Я говорю:

— Дождь идет!

— Где?

И тельце у нее сухое. Такие микроскопически крошечные капельки, что сразу же высыхают на ее разгоряченных ручках, ножках, животике и спинке.

. . . . .

Я сделал вчера Маше кондукторскую билетную катушку, чтобы она могла не только понарошку трыкать, но и отрывать билеты.

Сегодня, когда я завтракал, она подошла и говорит:

— Давай играть? Что вам угодно?

Потом говорит:

— Ты будешь гражданка.

Я не сразу понял. А потом вспомнил: когда мы играем с нею в автобус и я изображаю кондуктора, я спрашиваю:

— Что вам угодно, гражданка?

19.8.59.

…Дул довольно сильный ветер, где-то очень далеко погромыхивал гром, но дождя за весь день не пролилось ни капельки.

Маша, как всегда, когда она не выспится, была до вечера в возбужденном состоянии. Тянуло ее на всякие штучки и выходки. Была у меня в комнате, взяла зеленую гребенку и кинула на пол. Сняла туфли и забросила их куда-то под кровать.

Впрочем, бес непослушания и анархии вселился в нее еще рано утром. После завтрака мать поймала ее на том, что она ходит с набитым ртом и жует что-то. Оказалось — рот набит конфетами. Эксперимент с «коммунистическим отношением» к конфетам дает иногда осечку.

. . . . .

Сегодня рано утром мама и тетя Ляля уехали в город. Я сквозь полудрему слышал их голоса, хлопанье калитки. А через полчаса выхожу в большую комнату. Вижу — Машка стоит в углу за занавеской.

Спрашиваю:

— Ты что там делаешь?

— В пьятки играю.

Одна! В прятки! И опять сердце сжимается от жалости к ней.

22.8.59.

Трогательно и забавно, когда Машка ведет на поводке Синдбада. Так она немножко побаивается его, а на поводке ведет бесстрашно. И все, конечно, оглядываются, останавливаются, удивляются, улыбаются…

23.8.59.

Папа ждал вчера гостей. Маша ходила с тетей Лялей встречать их, и гости мерещились ей в каждом встречном, в каждом незнакомце. У хлебного ларька стоит группа дачников. И Машка уже спрашивает:

— Тетя Ляля, это гости?

. . . . .

Третьего дня, когда играли «в магазин», я для разнообразия и для того, чтобы несколько облагородить характер игры, послал Машу не в продовольственный и не в промтоварный, а в книжный магазин. Бегала она туда несколько раз и всякий раз спрашивала:

— Какие книги купить?

И я заказывал:

— Купи «Красную Шапочку», купи Маршака, купи «Мойдодыра», купи «Дюймовочку», купи стихи Пушкина, Жуковского, Михалкова, Барто…

И она возвращалась, приносила щепочки и отчитывалась:

— Вот «Мойдодыл». Вот «Красная Шапочка». Вот стихи Пушкина. Вот Жуковский…

24.8.59.

Были в лесу.

Тетя Ляля и дядя Прокофий нашли несколько грибов и устроили инсценировку — «посадили» все пять или шесть подберезовиков и моховичков под одной маленькой сосенкой. А потом заставили Машку «искать» эти грибы, говорили, что «пахнет грибами». Я был против этой инсценировки. Во мне протестовал — отец, педагог и грибник. Отец считал, что это жестоко — так издеваться и потешаться над маленьким несмышленышем. Педагогу не нравилось, что перед ребенком убираются трудности, плоды подаются, так сказать, на золотом блюде. А заядлому грибнику казалось, что у ребенка отбивается «грибной нюх».