Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

Все-таки это волшебство, фокус: вдруг в одном из окошек третьего этажа раздвинулась штора и показался милый знакомый силуэт…

Задрав головы, мы стояли на мостовой, махали руками. И мама нам отвечала тем же.

Очень это Машке понравилось.

5.10.59.

Вечером ходили на прогулку. Шел дождь, и мы с Машей почти всю дорогу тащились под зонтиком. Гуляли недолго — до Скороходовской и обратно. Немножко побродили по Ружейной. Там — лари с арбузами. Лари сбиты так, что все арбузы на виду.

— Зачем ключик?

— Это замок, а не ключик.

— Зачем замок?

— Чтобы никто не залез и без спросу арбуз не съел.

. . . . .

Увидела водосточную трубу, из которой с шумом бежала вода.

— Пи-пи делает.

Объяснил ей, зачем труба. Не очень поняла. Продолжала у каждой трубы смеяться:

— Пи-пи делает.

7.10.59.

Легла опять поздно и долго не могла уснуть. Устраивала концерты, диким голосом звала мать, и когда та приходила и спрашивала: «В чем дело, что ты хочешь?» — она отвечала:

— Хочу всё…

— Что значит «всё»?

— Какам, пи-пи, водички, задик смазать, носик почистить…

Это — чтобы подольше побыть в обществе мамы, чтобы не спать. А мама часто клюет на эти хитрости.

В Разливе последнее время с Машкиным засыпанием дело обстояло лучше. Может быть, потому, что меньше нас было, некогда и некому было чичкаться с Машкой, и она понимала это и лежала тихо. Ей было важно, чтобы кто-нибудь из домашних находился в поле ее зрения.

— Алеша! Не вижу тебя! — кричала она. — Машенька, ты где? Не вижу тебя!

Но бывало и так, что одни голоса наши в столовой настраивали ее на спокойный лад.

По-моему, еще и кровать ее сейчас неправильно стоит. Стоит она боком к двери. Машке приходится, во-первых, лежать на одном правом боку, а во-вторых — и этого еще мало: чтобы увидеть кого-нибудь, приходится выкручивать шею. Вот вертится, вертится и не спит.

8.10.59.

Лежала под кварцем. После обеда ходила с папой гулять. Фантастическим было это короткое (55 минут) путешествие. Фантастика началась с того, что, выйдя из подъезда, папа пошел сам и повел Машу не налево, как всегда, а направо, в результате чего они оказались под какими-то другими воротами.

— Куда? Алеша! Это же не наш дом! — кричала Машка. — Куда мы идем?

И вдруг выходим на Большую Посадскую — и оказывается, что «наш дом» — рядом.

Уже поздно, темно, накрапывает мелкий дождичек.

Дошли до парка Ленина, парком — до Сытного рынка. Там папа поднимал Машу, брал на руки, показывал живых попугайчиков в закрытом уже на ночь зоологическом магазине. Потом прошли еще немного по этой рыночной улице, заглянули в какие-то ворота… Маша говорит:

— Это наш дом?

— Да, это наш дом.

Зашли и ахнули.

Огромный дворище. Целая площадь. Окружают ее пять-шесть многоэтажных домов. И всюду окошки и в окошках огоньки. На одном окне стоит игрушечная лошадь, виден ее красивый, гордый силуэт. А посреди двора — огороженный заборчиком, вытянутый в длину сад! Настоящий сказочный сад. Во-первых, там никого нет, ни одной души. А во-вторых, сад полон всяких занятных штучек и аттракционов. Тут и скамейка-гриб, и качели, и вторые качели, и качающаяся лодка, и огромный, великанский стол, и корабль с мачтой и с флагом на мачте…

Все это мы испробовали: покачались на качелях, покатались в лодке, посидели под шапкой гриба-мухомора. И никто нам не мешал, никто даже в окошко не выглянул, хотя все окна были освещены и за ними, ясно, находились люди.

Вышли мы с этого двора тоже не совсем обычным, скорее даже сказочным, образом: вошли в какой-то подъезд, поднялись по ступенькам, свернули куда-то и оказались уже на другой, Кронверкской улице.

А на улице Мира мы стояли минут десять у огромных окон типографии. Я поднимал Машу, и она смотрела, как дяди и тети печатают книги и плакаты.

Заходили в магазин электротоваров. Купил Маше батарейку для фонаря. Еще в Разливе обещал ей приделать к ее велосипеду фонарик. Теперь приделаю.

Легла Машка сравнительно рано — в десятом часу. И сравнительно быстро заснула. Помогла этому предложенная папой перестановка кровати. Поставили ее так, как она стояла в Разливе, то есть лицом к двери, ведущей в столовую. Машке удобнее смотреть и не приходится выкручивать шею.

. . . . .

Разоблачал ее вчера перед «кварцем». Снимаю чулки. Она говорит нечленораздельное что-то. Я переспросил:

— Что?

— Не будешь влать?

— Не буду врать?

— Влать! Влать ты не будешь?

— Врать?

— Влать! Да влать! Не будешь влать?

— Врать нехорошо.

— Вла-а-а-ать!

И, отчаявшись сговориться со мной, отказывается от дальнейших попыток:

— Я не можу сказать.

И все-таки делает еще одну попытку:

— Не лазолвешь?

Это все-таки здорово! Так быстро, на ходу найти другое слово, другую форму глагола.

— Что?! Не буду я рвать? С какой стати я буду рвать твои чулки?!

10.10.59.

Машка весь вечер порывалась ко мне. Мама очень смешно изображала, как она, торопливо закончив ужин, вскакивает и с безупречной вежливостью благодарит всех присутствующих:

— Спасибо, мамочка. Спасибо, бабушка. Спасибо, тетя Минзамал. — И сразу поясняет: — Иду к Алешеньке.

Вежливость и прочее — чтобы не осложнять отношений с близкими, чтобы ускорить визит к Алешеньке.

. . . . .

Мама уложила Машку в кроватку. Машка, обхватив маму за шею, на ухо ей:

— Мамочка, почему ты не маленькая? Со мной бы лежала в кроватке…

12.10.59.

Обезьяна она невообразимая. Мама жаловалась при ней, что у нее болит поясница.

Машка заявляет:

— У меня тоже болит поясница!

— Да? Поясница болит? А где она у тебя?

— Не знаю.

Через минуту:

— Мама, а где у меня поясница?

. . . . .

— Мама, ты любишь дождь?

— Да, люблю.

— Я тоже. Давай лизать?

И языком пытается слизнуть со щеки и с верхней губы дождевые капли.

. . . . .

Это уже не о Маше, а о Машиной бабушке. Внемля нашим просьбам и уговорам, бабушка пытается быть строгой с Машей. Особенно в нашем присутствии.

На днях Машка грубо ответила бабушке или ослушалась ее. Кто-то сказал:

— А вы ее, бабушка, по попке.

И бедная моя тещенька, сдвинув к переносице черные свои брови, фальшиво-строгим голосом говорит:

— Да, да! Если не будешь меня слушаться, я тебя по попочке!..

15.10.59.

На Малой Монетной долго стояли у высокого забора, смотрели, как строится большой пятиэтажный дом.

— Зачем дом сломали? — спрашивала меня Машка.

Не сразу поняла, что дом не ломают, а строят.

Я рассказал, кто строит дом: каменщики, плотники, маляры, столяры, кровельщики. Объяснил, кто что делает.

. . . . .

Мама была у больной тети Ляли. Машка не хотела засыпать. Кричала на весь дом:

— Хочу маму! Маму хочу!

Ни бабушка, ни тетя Минзамал успокоить ее не могли.