Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

Короче говоря, наша игра — это, так сказать, допризывная подготовка.

17.12.61.

За окном декабрьские сумерки. Стоит туман. С крыш течет. Голуби прилепились к стене дома на той стороне улицы.

Машка весь день пролежала, вернее просидела, в постели. Опять делает книжечки. Сочиняет книгу под названием «Аннабелла в стране чудес».

20.12.61.

Солнечный зимний день. Шесть градусов мороза.

Машка хворает. Сидит у себя в постельке, разглядывает картинки в книге Пыляева «Старый Петербург».

21.12.61.

Делала сегодня из тетрадочной бумаги книжечки. Потом делала «журнал». И там — рассказ «Мой папа»:

«Когда мой папа был маленький, он был холостой».

. . . . .

А сейчас сидит и по-нарошному читает:

— Жи-ла бы-ла де-воч-ка Маш-ка…

— Не может быть, — говорит мама. — Так и написано Машка?

— Да.

— Машка?

— Да. Машка.

— Правда?

— Честное слово.

— Маша, — говорит мама, — если человек говорит неправду и скажет честное слово, такому человеку никто после не будет верить.

— Ну, мама! — говорит, снисходительно усмехаясь, Машка. — Я же человек веселый. Могу же я иногда пошутить?

— Значит, соврала?

— Ну конечно!

23.12.61.

Наконец состоялось «кино».

Смотрели четыре фильма: «Трудный вечер» Артюховой, «Сивку-бурку», «Айболита» и папин новый фильм — «Волшебная палка».

Смотрела всё с интересом, хотя «Палка» — очень даже так себе.

. . . . .

Видела во сне бабушку. Рассказывает мне об этом:

— Я часто вижу бабушку. То вижу, то не вижу. Как диатез.

То есть неожиданно, как вспышки диатеза.

24.12.61.

Много рисовала, читала. Читали и мы ей.

Насмешила и растрогала нас (особенно маму), изготовив самолично журнал под названием: «Дикаративное искуство СССР».

В журнале — рисунки мебели, керамики, посуды, женские и детские костюмы.

Даже год указан: 1961.

И цена: «Цена 5».

Маму особенно умиляет «СССР».

. . . . .

Сейчас играет — «делает уборку к Новому году». Вчера писала поздравительные письма: маме и мне. Удивляет меня, как мало ошибок делает она в своих писаниях, как много слов — и трудных слов — пишет совершенно правильно.

25.12.61.

Не гуляли. Машка почти весь день была увлечена «Декоративным искусством СССР». Сделала еще один экземпляр (то есть номер). Рисует «латышские вазы», «керамику», «немецкие чашки», «чешские вазы» и так далее. Нарисовала домик и сделала подпись к нему: «Какие бывают в Советском Союзе хорошие дома».

День сегодня прекрасный, солнечный, 5–6 градусов мороза.

Обещали Машке пойти с нею покупать елку.

26.12.61.

Вчера Машка после порядочно долгого перерыва вышла на воздух. С папой и мамой ходила на рынок — покупать елку. Но не купили: от елок остался только запах и большое количество зеленых иголок на снегу.

На морозе ела горячий пирожок с капустой.

. . . . .

Занималась немецким.

Не может запомнить слово die Gurke. Я ей сказал, что нетрудно запомнить, очень похоже на русское огурец.

Вчера спрашиваю:

— Как по-немецки огурец?

Подумала:

— Ди огуртцхен?

. . . . .

Ласкается к матери.

— Не любишь ты меня, — кокетничает мама.

— Нет, люблю.

— Правда? Ну, скажи тогда: «Я люблю тебя, мамочка, больше всех».

— Нет, мамочка. Вот этого я не могу сказать. Потому что я папу тоже люблю.

. . . . .

Папа встал сегодня ни свет ни заря. Собирался — в очередь с мамой — идти за елкой. За ними повсюду тысячные хвосты и побоища. А мороз на дворе — 20 с чем-то градусов!

31.12.61.

Сидит дома. Скучает. В сумрачной, по-декабрьски полутемной столовой играет в куклы, разговаривает с ними на разные голоса или просто сядет на тахту и сидит — смотрит в окно, где скучное небо, скучные трубы, унылый дым из высокой железной трубы…

Ждала весь день, что покажу ей кино. Но мне некогда было — ездил по разным делам, работал. Послезавтра еду в Москву, оттуда — в Берлин, в гости к немецким писателям.

Машка умоляет меня не ездить.

Потом смирилась с этой перспективой, только просит привезти ей «маленькую Puppchen».

. . . . .

Вдруг спохватилась:

— А как же ты будешь там?.. Ты же ведь не все немецкие слова знаешь!..

. . . . .

Днем опять помогала мне составлять каталог, читала названия фильмов на коробочках:

— Сивка-бурка, Упрямый котенок, Айболит, Девочка и тигр, Художник Брюллов, Приключения Мюнхаузена, Снегурочка, Старик Хоттабыч, Рассказ сыну Михалкова, Картины Федотова, Щи из топора…

31.12.61.

Готовлюсь к отъезду, почти не видел ее сегодня. А она весь день самозабвенно работала, клеила какие-то самодельные игрушки, вешала их на елку.

Легла рано, спит сладко и крепко.

Сейчас заглянул к ней, поцеловал ее спящую. Как нежно, как тонко пахнет в комнате ребенком, елочной хвоей, зимним лесом…

. . . . .

Утром сегодня, за завтраком, спросила меня:

— Папа, а когда ты маленький был, тоже Дед Мороз вам игрушки приносил?

— Нет, кажется, не приносил.

Ужасно огорчилась.

— Неужели? Это же неинтересно — самим покупать игрушки!

Потом вдруг ласково улыбнулась, умилилась:

— Маленький… Алексейчик… повареночек… Под елочкой играет… яйца рубит, а сам читает.

(Это я ей рассказывал как-то о том, как, будучи поваренком, я работал и украдкой читал книжки.)

Разочаровал ее, сказав, что поваренком я стал, когда был уже постарше.

— Да?! А я думала, ты был маленький — такой, как я…

. . . . .

«Маленький»… «Как я»! Нет, милый дружочек Маша, ты уже не маленькая. Посмотри — в столовой стоит, поблескивая в темноте, уже пятая в твоей жизни елка! А в окно с морозной улицы вот-вот заглянет твой пятый Новый год!

Расти же, дочура милая, на радость нам и всем людям!

С Новым годом тебя, с новым счастьем!!!

Недавно перелистал второй том Краткой литературной энциклопедии и крайне удивился, не обнаружив там объяснения такого понятия, как записная книжка. В толковом словаре объяснение есть: маленькая тетрадь для заметок. Да, совершенно верно, маленькая тетрадь, но ведь кроме того записная книжка — это еще и литературный жанр. В собраниях сочинений им отводится особое место. Мы знаем записные книжки Пушкина, Чехова, Стивенсона, Уитмена, Блока, Ильи Ильфа, Мих. Пришвина, Юрия Олеши… Однако не могу сейчас вспомнить случая, когда записная книжка публиковалась хотя бы в выдержках при жизни автора. Исключение, пожалуй, одно: публикация «Выдержек из записных книжек» П. Вяземского.

Обычно, если речь идет о записной книжке писателя-классика, ее печатают полностью, в других случаях друзья и наследники отбирают то, что, по их представлениям, заслуживает внимания читателя. Но и в том и в другом случае делается это уже после смерти автора, то есть без его участия.