Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

. . . . .

Артистка X ехала с собакой в поезде, возвращалась с Юга в Ленинград. Поленилась, не вывела утром собаку, забыла о ее естественных надобностях. А воспитанная собака не могла позволить себе сделать что-нибудь дурное в помещении. Терпела, терпела и — не вытерпев — на полном ходу выскочила из окна вагона.

Муж, вырастивший собаку, узнав о случившемся, пришел в ужас, в бешенство, в отчаяние. Он выяснил, где именно, на каком перегоне это произошло, и на следующий же день отправился на розыски собаки. Долго блуждал вдоль полотна железной дороги, заходил в соседние деревни. Местные жители рассказали ему, что да, действительно, шныряла тут в лесу какая-то странная собака. Несколько дней подряд она выходила навстречу дневному поезду. Заметив ее, мальчишки принялись охотиться за ней. Тогда она переменила тактику — стала выходить к вечернему поезду. А потом и вообще скрылась.

Хозяин искал ее две недели! Обошел все окрестные деревни. И наконец наткнулся на нее в лесу. Собака одичала, увидев человека, она кинулась на него, укусила за палец и только тут, почуяв кровь, очухалась, узнала Николая Павловича, принялась визжать, кидаться на него, ласкаться, лизать его щеки и руки. Тут же она проделала все фокусы и кунштюки, которые знала: стала за задние лапы, «умерла», сорвала с головы хозяина шляпу…

Возвращение собаки и хозяина превратилось в триумфальное шествие.

Он обошел в обратном порядке все деревни, где был раньше. И все радовались, поздравляли его, щедро угощали его и собаку, потому что знали о горе этого человека и не считали это блажью.

. . . . .

— А куда мне идти? На какую улицу?

— Улица Тверская-Ямская, сапожная мастерская, дом некрашеный, иди и спрашивай.

. . . . .

— Ладно. Оставьте ваши сверхъестественные знания.

. . . . .

Весной 1939 года Маловишерский горсовет опубликовал постановление:

«Проверить состояние здоровья допризывников и в пятидневный срок ликвидировать все болезни, кои могут служить препятствием при вступлении в РККА».

. . . . .

«Вертикальная гармония» петербургской архитектуры объясняется отчасти тем, что до самой революции в столице действовало запрещение строить дома — выше Зимнего дворца.

. . . . .

— Он с этого факта сделает цимес.

. . . . .

Из газетной заметки:

«В столовой под лозунгом борща скрывается самогон».

. . . . .

— От вашей политики отдает букетом личных отношений.

. . . . .

Псевдоним рабкора: Далеко-Всевидящий.

. . . . .

Девочку Милу зовут Мила-премила — за то, что она на каждом шагу говорит:

— Большой-пребольшой, маленький-премаленький, коричневый-прекоричневый, вкусный-превкусный, хорошенький-прехорошенький и так далее.

. . . . .

Блатной язык худо-бедно обогатил русский язык, как, впрочем, и другие языки. Слова жулик, мазурик, двурушник — жаргонного происхождения. Разинский лозунг «сарынь на кичку» — тоже. Даже такое скромное, уже почти дамское слово, как шустрый, — из словаря петербургских воров (приставка «шу» к слову острый).

. . . . .

— Побледнел, посинел, как осенняя сыроежечка.

. . . . .

Вежливый милиционер (на даче) успокаивает пьяного:

— Поскольку вы пьяный — будьте свободны. Идите домой и проспитесь. А вообще-то вы в корне не правы.

. . . . .

Полчаса наблюдал, как борется паук с собственной тенью (при электрическом освещении, на белом потолке). Борьба эта — страшная, изнурительная, потому что пауку никогда не понять, что тень бесплотна, что сосать ее невкусно и бесполезно. И даже инстинкт ему ничего не говорит. Солнечная тень не такая яркая, она расплывчатая, а электричество еще молодо, род паучий к нему не успел привыкнуть.

Борьба (или, вернее, охота) идет по всем правилам паучьей корриды. Паук кидается на свою тень с теми же ухватками, с какими он кидается на зазевавшуюся муху. Он пытается оглушить ее, обволакивает паутиной и перебирает при этом с быстротой велосипедиста задними лапками. На какое-то время, на минуту или на полминуты, как бы разочаровавшись, он оставляет «жертву» и повисает на своей тончайшей ниточке. Но малейшее движение его лапки — и тень зашевелилась тоже. И снова — хищный скачок. И снова идет борьба с призраком.

Бой длился до тех пор, пока я не пожалел измученного паука и не повернул выключатель.

. . . . .

Милая, сердечная, добрая и простоватая тетя Зина. Сыну ее Шурику сорок лет. Идет по какому-то не простому делу — не то в военкомат, не то на чистку.

Мать вздыхает:

— Ох, Шурик, я сегодня во сне полы мыла. А это худо. Я, помню, всегда во сне полы мыла, когда ты из гимназии двойки приносил.

. . . . .

Заголовки в периферийной газете:

«Кто еще хромает?».

«Япония становится нахальнее».

«Один в носу ковыряет, другие перегружены».

. . . . .

Куплеты 1921–1922 гг.:

. . . . .

Была уже в том возрасте, когда говорят: перезрелая. Однако желание выйти замуж не оставляло ее. Страшно суеверная. В гостях не брала ничего по одному куску: ни хлеба, ни ветчины, ни жаркого. Хозяйки ее не любили. И зимой и летом носила по две пары чулок. Оказывается — такая примета.

— Все-таки, — говорила она, — это значит, что я не всегда буду одинокая.

Умерла одинокой.

. . . . .

Вторично слышу в Мельничном Ручье странное употребление глагола «мечтать». Парикмахерша говорит подруге:

— Я и не мечтала, что ты сегодня выходная.

. . . . .

В Мельничном Ручье живет доктор Ткачев, специалист по внутренним и детским болезням. Я знаю его с тридцать шестого года. Летом он обычно гастролирует по дачным местностям. Два лета жил в Разливе, нынче — здесь. Высокий, молодой еще, сутулый, ходит в белой косоворотке и в фетровой шляпе. Не ходит, а рыщет. Мимо дачи за день пробежит раз двадцать. У него девочка, дочка.

Иринка, которой Ткачев очень хорошо знаком, спрашивает у меня:

— Это что у него за девочка? Дочка?

— Да, наверно, дочка.

— Бедная!

— Почему же, — я говорю, — бедная?

— Наверно, все время лечит ее.

. . . . .

— У меня мнуков да прамнуков — не сосчитать.

. . . . .

«Катя».

Она постучала:

— Можно, папаша?

— Войди благословясь, — ответил за дверью голос Ивана Афиногеновича.

. . . . .

Английский анекдот.

Встречаются два глухих старика.

— В булочную?

— Нет, в булочную.

— А-а, а я думал — в булочную.

. . . . .

На даче. Идут экскурсанты. Впереди духовой оркестр.

— Манька, а Манька! Гляди — похоронный марш идет!..

. . . . .

Живет холостяком. Чтобы не возиться с чаем, решил завести «японский гриб», настой которого, говорят, вкусен и питателен. Долго мучился с прихотливым растением. Не знал, чем его кормить (подкармливать?). И вдруг узнает, что гриб этот питается — чаем.