Сергей Мартьянов - Дозоры слушают тишину

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Но все-таки почему полковник не информировал нас, что она писательница? — серьезно спросил Борисов.

— Очевидно, она сама попросила его об этом, — ответил я.

— Зачем?

— А писатели иногда поступают так.

— Ишь ты…

Потом Борисов о чем-то задумался. Он думал долго, хмурясь и упорно избегая смотреть в мою сторону. Словно было ему неловко и стыдно.

— Черт-те что… — проговорил он наконец. — Будто ходили в лес за грибами… Напишет тоже.

— Писательница? — не понял я.

— Да нет, редактор многотиражки! — отмахнулся майор с раздражением. — Если бы встречный-поперечный — другое дело. А то — свой же брат, который сам бывал в солдатской шкуре. Не-ет, прибедняемся мы, ой, прибедняемся! — и он посмотрел на меня с укоризной.

«Вот тебе раз!» — изумился я, но промолчал: ведь это я редактировал газету «Чекист на страже». Кроме того, майор не любил, когда с ним спорили. А главное — он был прав, черт возьми!

— Да-а, прибедняемся, скромничаем, — продолжал развивать свою мысль Борисов. — А вот приехал посторонний человек, посмотрел свежим глазом на нас и сказал, кто мы есть и чего стоим.

…Уезжая через три дня с заставы, Татьяна Михайловна подарила солдатам новенький экземпляр своей книги «Пятидесятая параллель» с собственноручной надписью:

«Пограничникам — людям большого мужества и подлинной скромности. Татьяна Макарова».

Раньше я бы наверняка постеснялся, но сейчас осмелился и попросил ее подарить свою книжку и мне.

1957 г.

Я люблю ясность и определенность во всем, особенно в тех случаях, когда получаешь задание, направляясь в командировку. И редактор был точен:

— Поезжайте в отряд. Там при штабе служит рядовой Легкобитов. Талантливый художник-самоучка. Напишите о нем.

Художник? На границе? Признаться, я ожидал чего-нибудь другого. Но других заданий не было. Редактор только уточнил, что Легкобитов служит в должности чертежника-картографа и что его начальником является майор Свиридов. Свиридова я знал по нашим прошлым встречам.

На другой день я поехал в отряд. В Закарпатье не такие уж дальние расстояния. Весь путь в автобусе до небольшого пограничного города занял столько времени, сколько понадобилось, чтобы прочитать «Правду» и «Красную звезду» от передовиц до номеров телефонов редакций. Читая, я все время думал, как подступиться к художнику-самоучке. Граница и живопись слабо увязывались в моем сознании. И все же что-то привлекательное, достойное уважения, я предугадывал в этом солдате.

Штаб отряда располагался за городом, в бывшем имении венгерского графа. За железной оградой шумел старинный парк, в глубине которого стояло мрачное двухэтажное здание. Дальше парк примыкал к буковому лесу, покрывающему склоны холмов и гор. По хребту гор проходила граница.

Кроме часового у ворот да двух-трех офицеров, мне не встретилось ни одного человека. Дежурный сообщил, что все в клубе на комсомольском собрании, там же и майор Свиридов.

— А что обсуждают? — спросил я.

— Рядового Легкобитова прорабатывают, художника… — ответил дежурный.

— Легкобитова?

— Так точно. Был в самовольной отлучке. Целую ночь.

Вот тебе раз!

— Давно это было?

— Третьего дня.

Третьего дня… Значит, редактор еще ничего не знал о происшествии с этим художником.

В клубе, сумрачном зале со сводчатым потолком, было много людей, и среди них майор Свиридов, сухопарый жилистый человек с острым кадыком на длинной шее. Он кивнул мне и указал на свободный стул рядом с собой.

Я огляделся. В первом ряду, на виду у всех, стоял долговязый солдат, встретивший меня удивленным взглядом. Собрание вел младший сержант с бледным серьезным лицом. Он смотрел на солдата испытующе и спрашивал:

— Как же вы дошли до жизни такой?

Солдат оторвал от меня взгляд и тихо ответил:

— Не знаю…

Он смотрел на сводчатый потолок. Там были изображены различные сцены: охота, сражения, какие-то торжественные церемонии. Роспись была старая, во многих местах облупившаяся: у блестящих рыцарей и дам не хватало то носа, то щеки, то пальцев.

Почему-то чертежник мне таким и представлялся: высокий, чуть сутуловатый, с нервным подвижным лицом и очень большими черными глазами, внимательными и печальными. Не верилось, что такая личность могла совершить что-нибудь дурное.

— А кто же знать будет? — упорно допытывался младший сержант.

Легкобитов покраснел и сказал негромко:

— Я уже говорил… Был в городе, выпил, ну… и задержался.

Он опять взглянул на потолок. Рыцари и дамы смотрели на него надменно и сурово.

В зале незлобно и добродушно засмеялись. Кто-то даже заметил с восхищением:

— Вот дает!

Свиридов наклонился ко мне:

— Видали тихоню? Кто бы мог подумать? Правда, солдат из него никудышный, одни рисуночки в голове. Но чтобы напиться и совершить самоволку?.. Непостижимо!

Председательствующий спросил Легкобитова угрожающе:

— Почему же вы напились?

Очевидно, он не знал, можно ли теперь обращаться к нарушителю порядка по фамилии, с прибавлением слова «товарищ», и потому называл его одними местоимениями.

— Так получилось, — ответил Легкобитов.

— Да врет он все! — выкрикнул кто-то с места. — Ничего он не пил.

— Нет, пил! — испуганно возразил Легкобитов. — Я пил, — повторил он упрямо.

— Товарищ Петров! — сурово заметил младший сержант. — Не мешайте собранию. Слышите, он сам подтверждает. Ясно? Вот так.

— Да брось ты, Кругликов! — закричал Петров. — А еще секретарь…

— Сколько же вы… выпили? — не обращая внимания на реплики, спросил Кругликов.

— Пол-литра, — откровенно признался Легкобитов.

Собрание зашумело.

— А чем закусывал? — раздался веселый голос. — Акварельными красками, что ли?

Мало-помалу собрание, хотя и пересыпалось шутками и веселыми подковырками, приобретало для Легкобитова угрожающий оборот. Никто, даже Петров, черноволосый румяный крепыш, не намеревался прощать ему выпивку и отлучку. Многих интересовало: где он провел ночь в нетрезвом состоянии?

— Не помню, — ответил Легкобитов и опустил голову.

Он ничего не помнил, и это было самым странным.

А все началось с того, что старшина сжалился и не назначил его на воскресенье в наряд. Это было удивительно. Обычно по воскресеньям Легкобитову «везло»: он дневалил по казарме или ходил рабочим по кухне. И не потому, что старшина был несправедлив или таил зло на него, а просто так… И вот старшина изменил своему правилу.