Михаил Зуев-Ордынец - Вторая весна

А видел он степь, бурую от прошлогодней травы и седоватую на солончаках. Но из-под прелого, слежавшегося за зиму старья уже выстреливала с весенней удалью молодая травка, мягкая, как цыплячий пух. От ее неяркой, нежной зелени степь казалась прозрачной, особенно чистой, словно ее прибрали к приходу весны. Только в низинах лежали еще кулиги последнего ноздреватого снега, неряшливо расползавшегося в грязные лужи. Немного, как будто бы, красок, но какие они свежие, чистые! Как светло, задумчиво, спокойно повсюду!

Степь то наплывала на машину мягкими подъемами, то убегала вдаль окатистыми изволоками, и опять подъем на увал, и опять спуск в Долинку. Степь дышала глубокими, ровными вздохами. Иногда открывались глазу густые заросли караганника, колено ленивой степной речушки, голубые и серебряные окна озер, и опять по обоим бортам машины плавно уплывали назад увалы, неглубокие лощины с конским или рогатым воловьим черепом, и снова подъем — спуск, сопка — долинка, и, боже мой, да есть ли тебе конец, степь?

В просторной долине забелел под солнцем мазар, степной мавзолей, гладкостенный куб с опрокинутой чашей купола. Кто похоронен в его разваливающихся стенах, когда? Степной барон, заспанный жирный бай, с властительным равнодушием хлеставший нагайкой по спинам «черной кости» байгушей и жатаков? Или батыр, защищавший родные степи и родной народ от набегов кокандцев и бухарцев? О чьей славе, мрачной или светлой, говорит эта могила, когда молчат уже и песни и предания? И степь вокруг все та же, что и сотни, и тысячу лет назад, когда со свистом и ревом, развевая за плечами тухлые звериные шкуры, мчались по ней орды гуннов, половцев, монголов.

— А вот это обязательно надо записать! — выхватил Борис из кармана записную книжку.

Сначала вынеслись на дорогу непонятно откуда взявшиеся свирепые собаки, с напускной, играющей злостью бросились на машину и, чихая сконфуженно от пыли, отстали. Потом на берегу озерка открылась овечья отара. Серым облаком клубились овцы, верблюд в грязных клочьях необлинявшей шерсти, как нищий в лохмотьях, надменно поднимал от телеги с сеном змеиную голову, а чабаны, приложив к глазам козырьком ладонь, смотрели на дорогу. Так стояли они и сто, и двести, и тысячу, пожалуй, лет назад и смотрели из-под ладони на тянувшийся по дороге пыльный караван. А теперь мимо их отар стремительно проносилась могучая техника. С веселой яростью выли моторы, оглушительно стреляли, салютуя чабанам, выхлопные трубы, десятки солнц вспыхивали и гасли в ветровых стеклах машин, а в кузовах, там, где сполз брезент, звездочками сияла сталь станков и прицепного инвентаря.

И разве можно не записать о молодой, захмелевшей от щедрого солнца и вольного ветра песне, летящей на машинах в степную даль?

А дорога, которую не забудут многие и многие, дорога к подвигам и славе была скучно пуста. Только одну полуторку с посевным зерном встретила колонна за долгие часы езды. «Сесть на такой дороге одинокой машине с остановившимся мотором — ох, не весело!» — подумал Борис и качнулся, валясь на ящики. А затем его швырнуло вперед. Шофер так круто, с третьей скорости, встал на тормоза, что в машине что-то завизжало. А дальше все пошло по священному ритуалу дальних степных рейсов. Водитель, чертыхаясь, вылез из кабины. Это оказался курчавый Мефодин. Он обошел машину, конечно, пиная баллоны, и, конечно, присел на корточки, разглядывая скептически рессоры. А потом, конечно, открыл капот и залез под него с головой. Слышно было, как он постукивал, подвинчивал, подсасывал и плевался. Борис выпрыгнул из кузова и подошел к мотору.

— Заело? — с видом знатока спросил он. — Или не подсасывает?

— У меня не заест и вполне подсасывает, — ответил из-под капота Мефодин. — Я перед походом ей полную перетяжку сделал. Нервы ей, красавице, подтянул.

— Нервная, значит?

— Не нервная, а хорошее обращение любит. Я ее вот как понимаю! — ответил Мефодин, закрыв капот, но к Борису не обернулся.

Он глядел счастливым взглядом на тихо урчавшую машину, сейчас очень похожую на доброе, сильное, запыхавшееся животное.

— Нет, почему я в тебя такой — влюбленный? — закричал, озорничая, Мефодин, обернулся и удивленно округлил глаза. — Товарищ корреспондент? Откуда вы взялись?

— С вами ехал, — улыбнулся Борис.

Мефодин посмотрел на его запылившиеся ресницы и понял.

— В кузове, зайцам? А почему не со мной, в кабинке?

В хвосте колонны раздался резкий сигнал, Мефодин посмотрел в ту сторону и захохотал:

— Мчится уже, сатана! Ух, жуткое дело кому-то будет!

Вдоль колонны мчался садыковский «козел». Кургузый, словно обрубленный сзади и спереди, взгромоздившийся на толстенные баллоны, он, когда мчался, отчаянно приседая на рессорах, имел очень лихой вид. За «козликом», как привязанная, неслась «техничка». И тотчас по колонне пошла перекличка: «Человек двадцать — в голову колонны! Живо!» — «Жоржики ленинградские, давай, давай!» — «Пошли, ребята! Вылетай без последнего!..»

— Эй, целинники, почему встали? — крикнул Мефодин, сложив руки рупором, в сторону передних машин. — Ленинградец! Паша, почему стоим!

К «ЗИСу» Мефодина подошел пожилой шофер в черном полушубке, ленинградец Павел Полупанов. Вместе с ним пришли водитель санавтобуса Костя Непомнящих, затем второй ленинградский водитель, попыхивающий трубкой Вадим Неверов, и еще один, совсем мальчик, с такими жиденькими усиками, будто под носом его намазали слегка сажей. А при этих усиках совсем не к месту были по-детски мягкие, как у только что проснувшегося ребенка, неокрепшие еще после сна глаза.

— Передние в какой-то луже сели, — сказал Полупанов. — Ну и водители же у вас.

— У вас, поди, лучше? — запальчиво спросил казахстанец Непомнящих. — У тебя, к примеру, что, звезда во лбу, а?

Полупанов высокомерно оглядел Костю и не ответил.

— Видели, как Садык-хан газовал? — засмеялся вдруг Вадим.

— Горяч да кусач! — улыбнулся и Мефодин.

— Будешь кусач! — холодно сказал Полупанов. — За каждую кочку цепляетесь.

— Так сними нас с машин, — весело посмотрел на него Мефодин.

— Нужно будет — снимут.

— А ты за мою баранку сядешь?

— Нужно будет — сяду.

— Ты? За мою баранку? — по-прежнему, не обижаясь, весело удивился Мефодин и захохотал. — Да я, тебе, Паша, раньше нос на сторону сворочу! Ишь задрал нос, кочергой не достать!

— Ну, знаешь, я такие разговорчики не люблю! — Лицо Полупанова обиженно дрогнуло. Он повернулся и зашагал к своей машине.

— Задаются ленинградские водители! — посмотрел вслед Полупанову водитель с будущими усиками, тоже казахстанец. — Прямо абсолютные чемпионы баранки!