Михаил Зуев-Ордынец - Вторая весна

— Верно. Я первый сообщил. Дальше?

— А что дальше? Правильно сделали, — перевел Мефодин взгляд на Бориса. В глазах его не было ни злобы, ни вражды. — Садык-хан хотел меня с машины снять, да запасных шоферов нет. А если бы снял, вы довольны были бы?

— Доволен не был бы, но согласился бы, что Садыков поступил правильно.

— Смотри, какой правильный человек! Принципиальный! — уголком губ усмехнулся насмешливо Мефодин.

Чуточку обидевшись, Борис отвернулся к окну. Справа, на юге, открылись горы, невысокие и островерхие, как брошенные казахские шапки. По их направлению чувствовалось, что они подходят к дороге под острым углом и где-то соединяются с ней. Но ничего интересного в них пока не было, и Борис откинулся на спинку. В кабине было уютно. Тихо, монотонно, как колыбельную, пел мотор, в ящике под сиденьем позвякивали инструменты, и Бориса укачало.

Проснулся он с сильно бьющимся сердцем. По всему горизонту прокатился тяжелый взрыв, словно раскололось небо и рухнуло на землю. Слева, с севера, медленно, но неотвратимо ползла к дороге грифельно-черная туча, мрачнея и свирепея с каждой минутой. Оттуда потянуло холодом погреба и свежо запахло дождем. Косые серые его полосы уже колыхались на черном пологе тучи. А справа, на юге, над горами, небо было залито таким ослепительным солнечным светом, что больно глазам.

— Закройте окно! — закричал Мефодин. — Сейчас дождь хлынет! Соображать надо!..

Борис испуганно закрутил ручку окна, но поднять стекло до верха не успел. На крышу кабины туго, как в барабан, ударил крупный и тяжелый ливень. Первый после зимы дождь, яростный, кипящий, падал отвесно, как водопад. Ровный, могучий его шум заглушал рокот мотора. По дороге побежали пенистые ручьи.

Борис с тревогой и сочувствием смотрел на Мефодина. Шофер напряженно сгорбился, вцепившись в крестовину штурвала и переводя то и дело быстрый взгляд с дороги на идущую впереди машину. Сквозь грозное веселье весенней грозы колонна неслась на предельной скорости, убегая от опасной удали разгулявшейся стихии. Надсадно выл мотор, наполняя кабину жаром перегретого металла, а снаружи плескалась вода, как за бортом корабля. И как от форштевня корабля, от буфера машины отлетали в обе стороны водяные буруны.

Машину тряхнуло и накренило. Ее вышвырнуло из колеи, и какие-то секунды она летела на колесах только одного борта. Бесшабашное лицо Мефодина исковеркала гримаса злости и мучительного напряжения. Свалившись всем корпусом на штурвал, он выправил машину, но через минуту скользкий выверт колес снова сжал сердце ожиданием беды. И снова, падая на руль, водитель осадил машину. И таким прекрасным, гордым и счастливым было в этот короткий миг борьбы и победы лицо Мефодина, что Борис удивился.

Сквозь дождевые водопады, сквозь залитое дождем смотровое окно Мефодин плохо видел дорогу и впереди идущую машину. Была немалая опасность врезаться ей в корму, зазевайся чуть Мефодин. Но едва Борис подумал об этом, колонна сбавила скорость. А через десяток минут стоп-сигналы замигали остановку. Колонна признала себя побежденной. Машины съехали с дороги в степь, чтобы их не засосало грязью, и остановились.

Приложив щеку к стеклу, Борис увидел потемневшие от дождя, забросанные грязью машины. Они были похожи на вымотавшихся после скачки коней. Над радиаторами их вился парок, совсем как над спинами измученных лошадей. И нигде ни души, ни одного человека на грязной дороге.

Ливень продолжался без малого три часа, и все это время колонна стояла. Мефодин сразу же начал примащивать на штурвал снятую телогрейку. Похлопав по ней, как по подушке, он сказал:

— Кто как хочет, а я поработаю над собой минуток сто двадцать.

И вдруг сказал хорошим, смеющимся голосом:

— Нашего Садыка вспомнил. Непонятный он все-таки человек.

— Почему непонятный?

— А вот слушайте!.. На последнем перед походом собрании он, дьявол, вдруг поманил меня пальцем и спрашивает: «А скажи, Мефодин, во время рейса в кабине спать будешь?» У меня и штаны затряслись! Опять, думаю, «смотри, Мефодин!» Он ведь с меня глаз не спускает, только и слышу от него: «Смотри, Мефодин, да смотри, Мефодин!» Я, конечно, бодро отвечаю: «Ни в коем случае!» А он засмеялся: «Ну, и жаман твое дело! Не в рейсе, ясное дело, а на стоянке умеешь в кабине спать? В степи кабинка твой дом будет. Не умеешь — научу. Есть два способа. Можно спать сидя, а голову на баранку, а можно лежа поперек кабинки, а ноги за борт, в окно. Запоминай!..» Видали такое дело? — засмеялся шофер.

— А скажите, товарищ Мефодин, не обижайтесь на мой вопрос, почему Садыков допекает вас этим — смотри да смотри? Какая причина?

Мефодин медленно отвел глаза:

— Причина есть, а рассказывать не буду. Тоже не обижайтесь.

Заснул он сразу, едва опустил голову на баранку, по-детски выпятив во сне губы.

Ливень перешел в нудный, затяжной дождь. Когда колонна тронулась, на степь спустились сумерки, а затем как-то сразу надвинулась ночь. Машины еле-еле ползли, наматывая на колеса пуды грязи. Прокладывая зажженными фарами светлый коридор, они шли ощупью. Следя напряженно нацеленными, словно вынесенными вперед, глазами за клочком дороги, танцующим в свете фар, Мефодин ругался:

— Плывет дорога! Достанется моей красавице! Как придем в Жангабыл, обязательно еще раз перетяжку сделаю. Подтяну ей опять нервы.

Горный хребет на юге, словно нарисованный тушью на темном небе, подступил к дороге совсем близко. В одном месте от него отошла и встала у самой дороги невысокая сопка. На вершине ее, как маленький маячок, горел теплый домашний свет. «Это в уютной комнате горит над столом лампа, — подумал Борис. — Видят ли оттуда наши огни?» Машины подошли к сопке вплотную, и свет их фар показал на ее склоне небольшое белое здание, а перед ним троих людей — двух мужчин и женщину. Они приветственно махали руками, и колонна ответила им салютом гудков. Потом неожиданно выскочили из темноты захлестанные дождем, нахохлившиеся мазанки какого-то 1 аула. Низкие, с окошками в ладонь, с незаметными, как дыра в нору, дверями, они чем-то напоминали нищих, вставших вдоль дороги. Фары выхватили из тьмы человека, ослепленно закрывшего глаза.

— Какой аул? — крикнул Борис.

— Колхоз «Жаксы-Жол»! — прилетел уже из темноты ответ.

За аулом снова пошла черная, глухая степь, смотреть было не на что, и Борис опять задремал. Сначала он беспокойно ворочался, сквозь сон ему казалось, что они поехали назад, обратно в город, и ему придется объясняться с недовольным редактором. Потом ему начало сниться, что он дома, в России, лежит под вечер дождливого летнего дня в сарае на сене. Дождь что-то шепчет, вкусно булькают капли, падающие в лужицы с крыши. Ну до чего же хорошо!