Петр Шумский - За колючей проволокой

— Ну, прощай, — глухо сказал он и спустил курок. В ушах отозвался короткий выстрел, и Лягай, ломая ветки, упал. Не оглядываясь, Дениска выскочил из кустов, опрометью кинулся в лагерь.

Добежав до места, где спал Колосок, Дениска вдруг остановился, непонимающе посмотрел на наган. Поспешно швырнул его под седло, и, обессиленный, упал на бурку.

…Утреннее солнце разбудило Колоска. Под буркой кто-то сдавленно рыдал. Колосок прислушался, повернулся, тронул за плечо Дениску:

— Ты что?..

— Так, во сне что-то приснилось. Душно мне.

Дениска выждал, пока уснул Колосок, встал и зашагал через лагерь туда, где лежал застрелянный Лягай.

На тропинке видны были следы копыт, ведущие к кустарнику. Дениска боязливо осмотрелся, осторожно, царапая руки, раздвинул ветки. Лягай лежал, оскалив длинные с прозеленью зубы. Шатаясь, вылез Дениска из кустов, пошел назад.

— Ну, покойнее буду, покойнее буду, — шептал он, устраиваясь рядом с Колоском.

— Ты о чем это, Дениска?

— Я, Миша, Лягая убил…

Утром Буркин толкнул ногой Колоска:

— Вставайте, а то и вас постреляют; ишь, дрыхнут.

— Ты, Буркин, ногами нам не доказывай, ты языком говори, что случилось?

— Да что, Колосок, нынешней ночью немцы троих наших постреляли: бежать хотели. Сейчас бойцы у Гая шумят.

— Ну, а Гай что?

— Что Гай? Бегает по комнате, кулаками стучит!..

Колосок поднялся, посмотрел на спящего Дениску шепотом предупредил Буркина:

— Его не буди, не надо, пусть отойдет, а то беда будет.

— Что такое?

— Не допытывайся… — И Колосок вместе с Буркиным зашагал к баракам.

Плохо помнил Ван Ли последнюю ночь. В сознании осталась только крутая мраморная лестница, бьющая в нос запахом лекарств. Сейчас солнце низко, совсем низко: в окна видны розоватые отблески догорающего дня. Изредка в палату входит белая девушка, пряча под густыми сердитыми ресницами молодость и улыбку. Ван Ли слушает ее мягкий, чуть-чуть картавый, говорок, и ему становится легче. За окнами сады, оттуда пахнет поздним наливом яблок и груш. Ван Ли хочется груш или кислых яблок, но девушка приносит молоко и что-то говорит на незнакомом языке, наверно просит его пить.

— Спарибо, — говорит огорченно Ван Ли и, отворачиваясь к окну, смотрит на деревья.

Пришел доктор, оглядел комнату, ощупал мягкими прохладными пальцами раны Ван Ли, хлопотливо засеменил ножками через комнату, хлопнул дверью и ушел. Девушка вновь забинтовала раны, села неподалеку от окна. Аромат плодов растаял, и опять повеяло крепким настоем йода и чистыми халатами.

Утром вошел новый доктор. Он спросил:

— Калмык?

— Не-е, китаец.

В руках у доктора уверенно запрыгали ланцет, большая металлическая игла, марля и вата.

— Хорошо, — сказал доктор, осматривая рану.

Повернул Ван Ли на левый бок. Теплое дыхание доктора близко, около самого уха.

— Хорошо, — проговорил, выпрямляясь.

Ван Ли повернули на спину.

— Хорошо, все будет хорошо, товарищ. Готовьте к операции…

Четвёртка хлеба, перемешанного с опилками, составляла обед, а все же по вечерам бойцы собирались в круг, пели под гармошку о том, как:

Дениска и Колосок влюбленно слушали заунывные, степные песни о родине. В памяти вставали зеленые хутора. Песня грустила, звала, и Колосок тянул вместе с Дениской:

— Небось, Денис, наши к пахоте готовятся…

— Готовятся, с Покрова выедут. — Подсаживался Буркин, далеко за полночь звучали: песни.

Как-то пришел Андрей и его товарищ с беспокойными-белесыми глазами. За последние дни Андрей заметно переменился: привычная угрюмость сменилась какой-то безнадежностью. Говорили о родине — Дениска с нетерпеливой грустью, Андрей — благостно и равнодушно, как а давнем покойнике.

Андрюшкин приятель курил много, жадно; видимо, волнуясь, посматривал на Дениску шныряющими глазами.

— Мы к тебе неспроста, Дениска, — шепнул Андрей.

— Я догадался.

— Думаем нынче ночью за картошкой сходить — не умирать же с голоду. Они с нами хуже, чем с пленными… А мы им что? Молчать будем? Хочешь рискнуть?

— Ладно, — согласился Дениска: рисковать он всегда был готов.

Парень с белесыми глазами, вдруг встал, потягиваясь:

— Молодчина у тебя друг, Андрей. Другой развел бы лясы-балясы. А этот — смелый.

…Дениска проснулся глухой ночью, осторожно вылез из-под бурки, заботливо укрыл Колоска, достал из-под седла револьвер. Скоро подошли товарищи.

Пересекли лагерь, бесшумно нырнули в кустарник. Дениска горестно окинул знакомое место. Здесь лежал убитый Лягай. Теперь оно было пусто. «Свезли».

За проволокой по дорожке ходил часовой, что-то насвистывая. Залегли. Дениска, сжимая наган, не сводил взгляда с немца. Сбоку тревожно сопел Андрей. Немец затарахтел коробкой, спичка вспыхнула бледным огоньком, обнаруживая засаду. Андрей вскочил, бросился бежать, ломая хворост.

Немец что-то крикнул, скидывая с плеча винтовку. Сердце у Дениски вдруг остановилось. Холодок пронизал онемевшее тело. Дениска вскинул наган.

— На ж тебе… — Он нажал курок, выстрелил в темноту.

Бежали, спотыкаясь о кусты, падали, поднимались, опять бежали, путаясь ногами в хворосте.

— Промахнулся, — задыхаясь, сказал Дениска, догоняя Андрея.

…Утром Дениска сам пошел к командиру полка.

— Нате, товарищ командир, а то я с ним как бы беды не наделал. — Он вытащил из кармана наган, бросил на стол.

— Это ты стрелял в часового? — строго спросил Терентьич.

— Я.

— Пойдешь под арест!

Ранним утром на плацу выстроили полк. Гладко выбритый генерал шел вдоль рядов, и вровень с ним плыл запах пудры и одеколона. На почтительном расстоянии шагали адъютант и переводчик. Терентьича вызвали вперед. Сутуловато приподняв плечи, он подошел к генералу. Тот зевнул, что-то сказал переводчику.

— Вы офицер? — спросил Терентьича переводчик. — Я командир.

— Генерал приказывает вам назвать фамилии коммунистов вашего полка.

Терентьич круто повернулся.

— Разойдись! — крикнул он звонко и добавил, обращаясь к переводчику: — Передайте генералу, что я подчиняюсь только командиру корпуса, товарищу Гаю.

Растерянный переводчик смял лист чистой бумаги. Генерал поспешно засеменил тонкими ножками, сел на подведенную ему лошадь и зарысил из лагеря.

На другой день в лагере появились немецкие офицеры, но теперь рангом пониже. Они приходили кучками, долго бродили по лагерю, пытаясь скупить за бесценок седла, амуницию и даже полудохлых лошадей, валявшихся у стоянок.

— Сколько? — тыкая сапогом в седло, спрашивал офицер.