Николай Борискин - Туркестанские повести

Потом, забыв обо всем, я пригласил Тоню. Танцевал все подряд, даже те танцы, которые казались мне непостижимыми.

Больше я не смотрел ни на кого. И танцевал только с ней, с Крошкой…

Когда я прибежал из кинобудки, где именем Лукова приказал играть только те пластинки, которые нравились мне, в зале было тихо, как перед бурей. Хлынула музыка. Я взял Тоню за руку и под любопытными взглядами всего зала вышел с ней на середину. Это был мой танец.

И вдруг… Звонкая пощечина обожгла мне лицо. Людмилина пощечина.

Я выбежал из зала.

— Ничего, все утрясется, — успокаивал, догоняя меня, Луков.

А мне хотелось послать его к черту… Спустя несколько дней я все-таки снова пришел в клуб.

— Люда исчезла, — сказал Виктор Луков. — Крошка шокирована, тоже не показывается. Зато ходит ее сестра, наблюдает, так сказать, общественный резонанс.

Я чувствовал себя скверно. Было отчего: Людмиле теперь и на глаза не показывайся, а Тоня неизвестно как расценила случившийся скандал. Я встал в углу фойе и закурил. Стоял отрешенно.

— Вам привет от Антонины, — послышался мягкий голос.

Подняв голову, я увидел Тонину сестру. Она стояла и внимательно смотрела на меня. На душе стало как-то легче. Значит, Тоня думает обо мне. Я поблагодарил девушку и пригласил ее танцевать, й опять за нами наблюдал весь зал. Дескать, вот Володька уже третью подцепил…

Вечером я сидел в Тонином доме-общежитии с длинным коридором и кухнями на пять семей. Мы прокручивали пластинки, сдержанно разговаривали, стараясь не касаться толков о злополучном вечере в клубе, листали книжные новинки.

Я почему-то чувствовал, что с Крошкой у меня ничего не получится. Уходил от нее с раздвоенным чувством: было неудобно перед ней и ее сестрой и жалко самого себя.

Так продолжалось до тех пор, пока я снова случайно не встретился с Людой. Она шла с матерью, и в руках у них пламенели букеты цветов. Дочь отвернулась, а мать не отвела взгляда. В нем, этом взгляде, было столько сожаления… Именно сожаления, а не обиды.

Они прошли берегом речушки Пахры и свернули налево, в редкий березняк, откуда вела проторенная тропинка к кладбищу. А я так и остался стоять посреди дороги, держа в руке застывшую ладонь Тони.

Онемевшая Крошка все поняла.

Больше она не появлялась в клубе. И я не приходил к ней домой. Потом узнал, что она вышла замуж за лейтенанта, который увез ее в какой-то пограничный гарнизон.

А гордая Людмила осталась в Подмосковье. Как ты там, Люда?

Ранним утром, когда еще не рассвирепевшее солнце только поднималось из-за горизонта и сонно оглядывало пустынные владения, я выехал на своей водовозке. В дороге думал о грустноватой записке, посланной Людмиле, и о письме отцу, первом письме за свою солдатскую службу.

Вскоре показался старый колодец. Хасан-бобо поздоровался и принес из юрты кумган и две крохотные, почти игрушечные, пиалы.

— Чай не пьешь — откуда силы берешь? — засмеялся хозяин Карикудука.

У нас в России пьют полными стаканами, здесь — буквально глотками, потому что нальешь полную пиалу — остынет, а горячий чай лучше утоляет жажду.

В каждый мой приезд старик рассказывал мне разные интересные истории. Нынче я услышал от него легенду о смелом и находчивом чабане Анваре.

У бая Бархана была большая отара — тридцать раз по триста овец. И еще были у него десять жен и от каждой жены по три сына. Все тридцать Барханджанов были надсмотрщиками за чабанами. А чабанов было тоже тридцать, и каждый из них пас триста байских овец. Самым лучшим чабаном считался Анвар по прозвищу Фаросатли — сообразительный. Но и у него случались иногда неприятности.

Однажды из отары пропала овца. То ли волки разорвали, то ли просто отбилась. Разозлился бай Бархан и заставил сыновей наказать нерадивого чабана — дать ему тридцать плетей.

— Смилуйтесь: вместо тридцати плетей прикажите свить аркан из песка.

Сыновья бая удивленно переглянулись и спросили чабана:

— А если не совьешь?

«Как это не совью? — лукаво подумал Фаросатли. — Я такое могу, что баю и не приснится. Не знает он пустыню, бездельник».

Вслух чабан ответил:

— Буду считать за милость получить шестьдесят плетей.

Сыновья поскакали к самому Барханбаю и рассказали о странной просьбе Анвара.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся бай. — Несчастный, он сам напрашивается на шестьдесят плетей. Скажите ему, что я согласен.

Надсмотрщики возвратились к отаре:

— Радуйся, чабан, глупая голова. Отец сменил гнев на милость. Иди в пески и к вечеру свей аркан.

Анвар поклонился и ушел. Много перепробовал он в пустыне растений, пока не напал на травянистый семенной злак селин. Из него и получилась крепкая веревка.

Сыновья бая уже собирались посылать гонца за чабаном, чтобы разыскать его и наказать. Но Анвар пришел сам:

— Пророк Магомет помог бедному чабану свить аркан из песка. Взгляните своими глазами и доложите об этом баю.

Известно, что беда не приходит одна. Вскоре у чабана снова пропала овца. Бай еще пуще разозлился и на этот раз приказал сыновьям дать ротозею шестьдесят плеток.

Анвар виновато опустил голову и сказал надсмотрщикам:

— Сжальтесь надо мной: вместо шестидесяти камчей прикажите приготовить из песка яичницу.

Пораженные услышанным, байские сыновья спросили Анвара:

— А если не приготовишь?

— Почту за великое снисхождение отведать сто двадцать камчей.

Байские сынки галопом помчались к отцу. Барханбай хохотал до слез.

— Ну, теперь-то он не минует наказания! Передайте ему мое согласие.

Надсмотрщики вернулись на пастбище.

— Благодари судьбу, ничтожный человек. Отец сжалился над тобой. Ступай в пустыню и к вечеру принеси яичницу.

Фаросатли удалился. Долго шарил он по птичьим гнездам на белых и черных саксаулинах, песчаных акациях, кандыме и других кустарниках, да все напрасно: и песчаная сойка, и домовый сыч, и канюк-курганник, и все славки и пеночки, воробьи и каменки давно вывели птенцов. Тогда он вспомнил о черепахах и начал искать место кладки яиц.

Надсмотрщики заждались и решили бросить жребий, кому разыскивать незадачливого чабана, чтобы всыпать ему по четыре плети. Но ехать никому не пришлось: Анвар явился вовремя.

— Святой аллах услышал мою молитву и сотворил из песка яичницу. Попробуйте сами и покажите своему почтенному отцу.

Но несчастье постигло чабана и в третий раз: опять в отаре не хватило одной овцы. Возмущению бая не было конца:

— Пороть дармоеда, пороть! Сто двадцать плетей ему!

Анвар перегнулся в поклоне и воззвал:

— Внемлите голосу недостойного слуги! Прикажите вместо порки сделать из песка тридцать одну конфету!

Ошеломленные такой просьбой, отпрыски Барханбая не выдержали: