Николай Борискин - Туркестанские повести

Утром Майков доложил полковнику о том, что хотел довести до сведения вчера. Вопреки ожиданиям лейтенанта, Петр Ильич не был в восторге от его доклада: то ли посчитал майковские наблюдения и выводы не столь существенными, то ли не время было заниматься похвалой усердного подчиненного. Выслушав Владимира, Скворцов едва приметно кивнул головой и, помолчав с минуту, сказал:

— Возможно, вам придется поехать в Песчаное. События развиваются таким образом, что одному Нечаеву будет трудновато. Конкретное задание получите несколько позже.

— Есть! — ответил лейтенант.

— Да, вот еще что, — как бы спохватившись, добавил полковник. — Оклеветать человека нетрудно, бросить на него тень подозрения и того проще. От нас требуется максимальная осторожность и объективность. С ходу, не разобравшись, решать судьбу человека преступно. Тут дело в совести чекиста, а совесть у него должна быть кристально чистой.

Майков в знак согласия кивнул.

— Ну так вот, — еще раз подчеркнул полковник, — в том деле, которое нам предстоит распутать, не исключена возможность, что враг попытается спутать карты и повести нас по ложному следу, подставить под удар совершенно невинного человека. Не забывайте об этом. Может быть, это и прописная истина, но…

— Нет, что вы, — вспыхнул Володя. — Спасибо, Петр Ильич…

— Спасибо скажете позже, когда не только полностью осознаете необходимость этой истины, но и неоднократно проверите на практике ее непреложность.

Словно стручок горошинами, туго набита неделя горячими днями солдатской учебы, а каждый день расчерчен жестким распорядком от команды «Подъем!» до команды «Отбой!». Сначала многим, в том числе и рядовому Кузькину, казалось невозможным вклинить в распорядок дня что-нибудь личное, не относящееся к службе. Но время все меняет, изменило оно и представление Родиона о неумолимо насыщенном распорядке дня. Обвыкнув, стал находить он минуты и даже целые часы, чтобы распоряжаться ими по своему усмотрению, без всяких команд…

В последние дни Кузькин все чаще стал отлучаться из роты, вызывая тем самым немалое удивление Виктора Петрова. После возвращения Родион чему-то блаженно улыбался, становился мягче, рассеянней.

— Кузькин, губу обваришь в ложке, — шутили солдаты, сидящие в столовой рядом с ним.

Будто вспомнив, что надо есть, Родион смахивал счастливую задумчивость со своего лица и приступал к прозаическому занятию — неторопливо схлебывал жирный навар щей, неохотно жевал духовитый ноздреватый хлеб. Теперь он не только не просил добавки, как прежде, но и положенную-то порцию доедал с трудом.

Раньше, когда он проходил курс молодого бойца, над ним подтрунивали сослуживцы за разные промахи. То, приветствуя старшего, приложит он руку к голове без панамы, то во время дневальства на всю казарму крикнет: «Еще смирней!», если вслед за старшиной войдет в помещение командир роты… Теперь навалилась другая напасть.

— Кузькин! — негодовал заместитель командира взвода на солдата, ходившего обычно направляющим в строю. — Я же подавал команду «Налево», а вы куда?

И Родион, оторвавшийся от строя на добрых два-три саженных вымаха, посрамленный и покрасневший, топал обратно под громкий хохот всего взвода.

— Прекратить смех! — приказывал младший командир, едва сдерживаясь, чтобы самому не рассмеяться над громоздким Кузькиным, то и дело попадающим впросак. — Ша-гом маррш! — И снова замешкавшемуся Родиону наступали на пятки. Начинались перепрыжки с ноги на ногу, мелкие перебранки, понукания ведущего строй.

В ленинской комнате появился боевой листок, хлестко разрисованный цветным карандашом. Задрав облупленный нос, идет Родион по плацу в противоположную от марширующего взвода сторону. Над рисунком — заголовок: «Кузькин на строевой подготовке», снизу — подковыристые стишки:

Точно аист, вытянув шею, стоит Родион позади плотного полукольца солдат, потешающихся над рисунком и текстом к нему.

— Вот разделали! — обернувшись к Кузькину, сочувственно произнес квадратный Буйлов.

— Вылитый Родион…

— Ха-ха-ха!..

— Ну-ка, пошли! — бесцеремонно зацепив Кузькина за ремень, сказал Виктор. — Пошли поговорим. — И решительно направился к выходу.

Ефрейтор Петров был похож сейчас на драчливого петуха — вот-вот клюнет Родиона.

— Ты что же, ешкин-кошкин, туляков позоришь? — нахохлился Виктор. — Если тебе все равно, то мне, к примеру, небезразлично. Отвечай.

Кузькин молчал.

Петров обозлился:

— Ты будешь говорить или нет? Ведь на хорошем счету был… Куда катишься?

— Сейчас, только с духом соберусь.

— Только и не хватает мне ждать… Объясняй, говорю!

Они сели на зеленую бровку травы. Виктор годом постарше Кузькина и потому считал своим долгом помогать ему, чем мог, держать под своим контролем. К тому же он комсорг роты.

— Дуська-то пишет, Вить? — вкрадчиво спросил Кузькин.

— Ты мне голову не морочь!

— А может, у меня тоже девушка, — обиделся Родион, откусывая травинку, выдернутую из густой щетки зелени. — Подумаешь, не морочь ему голову…

Петров от удивления даже вытянул и без того худощавое лицо.

— Так чего же ты молчал до сих пор? — потеплел он.

— Что я, колокольня — все раззванивать…

— Я же тебе, ешкин-кошкин, все-таки земляк…

— Вот я и спрашиваю: Дуська-то пишет?

— Ждет, — откликнулся Петров. — Отслужу и…

— А мне еще долго, — вздохнул Родион.

— Ну, служба службой, а ты рассказывай, кто она, как познакомились, — торопил Виктор.

И Родион рассказал все, что знал о Веронике, все, чем сам жил эти дни. Утаил только место встреч с нею да историю с позаимствованием у своего земляка имени. Для Вероники так и остался он Виктором. Скажи об этом Петрову — накинется, как борзая…

— Значит, Вероника?

— Вероника.

— Красивая?

— Мечта…

— Агроном?

— Угу. Приехала из Катташахара.

— Что ж, — глубокомысленно закончил допрос Виктор, — поживем — увидим… Но ты смотри!

— Что смотреть-то?

— Вообще, — крутнул Петров рукой. — Не разменивайся, ешкин-кошкин, на всяких там вертихвосток…

Родион угрожающе шевельнул губами: тоже, мол, учитель! Увидел бы эту «всякую» — мелким бесом закрутился бы. Не то что Евдокия твоя — деревня…

Вечером старшина стоял перед строем роты и производил перекличку:

— Буйлов!

— В наряде!

Старшина спрашивал, солдаты отвечали: «Я». А если кого-нибудь не было, командиры отделений или расчетов докладывали: «В наряде», «В отпуске», «На дежурстве».

— Кузькин!

Тишина.

— Кузькин! — раздельно повторил старшина, оглядывая строй.