Иван Свистунов - Жить и помнить

— А шо касается того человика, шо менэ в Тересполи зустричав, так то мий брат ридный. — Увидя испуганный взгляд Осикова, добавил: — Ридный. Мы з ным в бою пид Ленино породнились. Никто наше родство не розирве. Ясно? По гроб жизни мы з ним браты. И це не фунт изюму!

Хотя беседа с Очеретом испортила Осикову настроение, все же он решил не размагничиваться и навестить Курбатову. Во-первых, следовало посмотреть, как она устроилась, и, во-вторых, поговорить с нею, осторожно намекнуть на свои чувства, — одним словом, провести рекогносцировку на местности, как выражаются военные.

Курбатова поселилась одна в маленьком номере, что сразу огорчило Осикова. Если интересная, привлекательная женщина живет в гостинице в отдельном номере, то невольно возникают фривольные, пусть даже ни на чем не основанные предположения.

Курбатова уже успела переодеться и предстала пред Осиновым не в привычном синем костюме, а в темном элегантном платье, с открытой по-летнему шеей. Она стояла посреди номера красивая, свежая, помолодевшая. Встретила гостя сердечной улыбкой:

— Входите, входите, Алексей Митрофанович!

Короткие, выше локтя, рукава открывали белые, чуть полные руки. Запястье правой руки было перехвачено дымчатым браслетом — серебро с чернью, — такие делают у нас на Кавказе.

Но больше всего поразила Осикова шея Екатерины Михайловны. Белая и тоже чуть полная, она как-то уж очень плавно и мягко переходила в плечи и грудь, угадывавшиеся за строгим вырезом платья.

Осиков отнюдь не был сладострастником и к красоте женского тела относился с солидной сдержанностью. Еще в годы своей юности даже на мраморные музейные статуи времен Древней Греции и Рима смотрел с осуждением: разврат.

Строгое целомудрие не оставило его и в зрелые годы. Все женские красоты и финтифлюшки он воспринимал как дань проклятому прошлому или видел в них происки обреченного, но еще — ух какого сильного! — империализма.

Теперь, когда воспитанием, закалкой, положением и возрастом он, казалось, был защищен от всех соблазнов, как стальные бока сейфа охраняют служебные дела, матовая шея Курбатовой смущала и — не побоимся лирического слова, примененного к руководителю делегации, — волновала его.

— Ну, как устроились, Екатерина Михайловна? — проговорил он, поправляя очки и стараясь смотреть в угол, чтобы не выдать свои игривые мысли и чувства. Только посмотри он в глаза Екатерине Михайловне, и она сразу догадается, какие тайные желания одолевают строгого и выдержанного руководителя делегации.

Екатерина Михайловна смотрела на Осикова приветливо и доброжелательно. И вместо того чтобы завести речь об опасностях, какие заключаются для нее в слишком близком общении с Очеретом и его дружками, Осиков, опустившись в кресло, начал ни с того ни с сего длинно и уныло рассказывать о своей личной жизни. Она не удалась. В силу разных, от него не зависящих причин он стал холостяком, живет скучно и одиноко.

Курбатова была женщиной деликатной и не имела обыкновения лезть в чужую душу. Теперь же разжалобил ли ее унылый вид Осикова, или ее действительно заинтересовали превратности его семейной жизни, но спросила с сочувствием:

— Почему вы, Алексей Митрофанович, с женой разошлись?

Осикову неожиданно захотелось рассказать Курбатовой всю правду о своей неудавшейся семейной жизни, описать все, как было: и то, что жена оказалась человеком легкомысленным, без твердых моральных устоев, что бросила она его, даже не сказав «прощай», и за много месяцев не написала ни одной строчки.

Хотя все было истинной правдой, все же каким-то чутьем Осиков угадал, что говорить об этом Екатерине Михайловне не следует. Она не поверит его словам: все оставленные мужья обычно чернят своих жен. Сказал со вздохом:

— Вероятно, во всем виноват я. Может быть, в чем-то виновата и она. Одним словом, оба хуже. Могу только сказать, что ни ей, ни кому другому я в жизни не сделал ничего плохого. Впрочем, дело прошлое. Теперь хотя и на склоне лет, но приходится снова устраивать свою жизнь. Хочется, чтобы рядом был близкий, родной человек, который делил бы с тобой все житейские радости и горести…

Голос Алексея Митрофановича пресекся. Ему и вправду стало жаль себя. С горькой усмешкой рассказал Курбатовой о том, как накануне отъезда в Польшу ему ночью стало плохо, заколотилось о ребра готовое оборваться сердце. А рядом — ни одной живой души. Некому было даже в рюмку валокордина накапать или «неотложку» вызвать. Хорошо, что все благополучно окончилось. Сердце выдержало — сказался размеренный, уравновешенный образ жизни.

Рассказывая об этом ночном эпизоде, Осиков совсем расчувствовался, жалость к себе запершила в горле, и он едва не пустил слезу.

Екатерина Михайловна верила, что Осиков говорит правду, что он действительно одинокий и несчастливый человек, и, хотя он не нравился ей и она соглашалась с мнением Самаркина, что Осиков «осколок», но теперь жалела его, сочувствовала ему. Конечно, в этом не было логики, но ведь женское сердце тем и хорошо, что оно не признает логики!

— Почему же вы не женитесь, Алексей Митрофанович? — проговорила она, движимая сочувствием и даже состраданием к сидящему перед ней одинокому человеку.

Екатерина Михайловна совсем не подозревала, какие надежды в душе Осикова, привыкшего всякое лыко ставить в строку, пробудил ее вопрос.

Осиков был человек тонкий, умеющий во всем находить скрытое значение. Тайный смысл вопроса Курбатовой он постиг без труда. Значит, и она не прочь выйти замуж и, возможно, имеет виды на него?

«Что-то уж слишком быстро?» — пронзила пугливая мысль. Но все же был рад. Невольно взглянув на белую шею Курбатовой, подумал: «Неужели я буду целовать матовую, мягкую, «Красной Москвой» пахнущую кожу? От Полины осталось ожерелье. Сам его купил на Петровке накануне свадьбы. Полина не взяла ожерелье, как и все другие его подарки. И отлично. Теперь ожерелье пригодится. Как оно заиграет на белой шее Екатерины Михайловны, не то что на загорелой жилистой шее Полины».

Но осторожней! Осторожней! Не следует заходить слишком далеко. Надо еще все взвесить, обдумать. Шаг слишком серьезный. Осиков поднялся:

— Простите, Екатерина Михайловна! Дела. — Уже в дверях сказал многозначительно: — Над вашим советом я подумаю. Нашлась бы подходящая женщина — жениться я не прочь.

Цель посещения Осикова, тема его беседы и особенно последняя фраза: «Жениться я не прочь», естественно, были ясны Екатерине Михайловне. Она не наивная девочка и уже раньше замечала, что нравится руководителю делегации. Но не обращала на это внимания. Какое ей дело до несимпатичного, скучного, казенного человека?