Карпов Васильевич - Маршальский жезл

Служба начинается с повестки. В один из холодных осенних дней приносят небольшой квадратик бумаги. Это первый в твоей жизни приказ.

И все! С той минуты дела твои и поступки подчинены интересам государства. Интерес этот предельно ясен и прост: все будут работать, учиться, отдыхать, а ты должен охранять этот труд и отдых - пришла твоя очередь.

Я получил повестку в ноябре. Ждал ее. Знал: придет со дня на день. И все же, получив, заволновался. Охватила непонятная растерянность. Уж очень круто поворачивала жизнь.

Квадратный листок изымал меня из семьи, выводил из круга товарищей, определял на будущее, что мне можно и чего нельзя. После окончания десятого класса я собирался найти работу, готовился в институт. Теперь это отпадает: не будет института - не набрал проходного балла, получил тройку по математике. Недаром, видно, я всю жизнь не любил математику. Не будет веселых походов в кино с ребятами, не будет зимой прогулок на лыжах с Олей. Будет жить далеко от меня и сама Оля.

Многое придется мне оставить на долгие годы - два года службы мне кажутся вечностью! Я люблю маму и папу, люблю нашу квартиру, мою комнатку, книжный шкаф, письменный стол, множество мелочей в его ящиках, для кого-нибудь они покажутся ненужным хламом, а для меня дороги: огрызки карандашей, сломанные авторучки, плоскогубцы, кружок синей изоляционной ленты, медный пятак 1924 года и многое другое, что вызывает приятные воспоминания о друзьях и забавных историях.

А сколько в шкафу отличных книг! Там в разного цвета переплетах живут мои любимые герои: Робинзон Крузо, разведчик Кузнецов, Юрий Гагарин, поэты Расул Гамзатов и Евгений Евтушенко.

И вот строгая, неумолимая повестка из военкомата приказывает: ты должен оставить все это… «Оставить!» «Должен!» Как будто я что-то брал и теперь обязан возвратить долг. Должен!

За окном шел дождь. Ветер срывал с мокрых деревьев последние листья. Все было серо: небо, дома, люди. Мутные лужи не пузырились весело, как летом, а зябко дрожали под ударами холодных струй.

Вот туда, в эту промозглую сырость, нужно уходить. А в доме так тепло и уютно! Хочется погладить на прощание каждую вещь.

Мы жили втроем: папа, мама и я. Сейчас мы с папой сидим в разных углах комнаты. На столе стоит чемодан с открытой крышкой. Мама ходит то в спальню, то на кухню, рассеянно спрашивает:

– Это возьмешь?

Добрая мама, она готова упаковать все, что есть в доме, лишь бы мне легче служилось. Ведь я единственный.

Отец молчит. Он вообще немного суховат. Экономисты все, видимо, такие. Он терпеть не может болтовни и несобранности. Свое любимое нравоучение он позаимствовал у Толстого, наверное, потому, что оно выражено математически: человек представляет собой дробь - в числителе то, что он есть, в знаменателе то, что он о себе думает. Чем выше самомнение, тем меньше итог.

Из папы, наверное, получился бы очень хороший военный. Но его не брали в армию даже во время войны - забронировали как незаменимого, очень опытного экономиста. И он просидел эти годы в тылу за счетами и арифмометрами. Мне кажется, ему сейчас неловко передо мной - первый раз в жизни не может ничего посоветовать сыну.

На призывном пункте скопление старых кепок, телогреек, выгоревших пальтишек. Каждый надел то, что не жалко бросить потом, когда дадут военную форму.

Нас бесконечно строят. Я всегда встаю рядом с парнем, у которого спокойные, умные глаза. Мы с ним незнакомы. Он неразговорчивый, но почему-то при каждом построении я ищу его и встаю в строй возле него. Призывников пересчитывают, выкликают по фамилиям. Долго ищут отсутствующих. В промежутках между построениями мы разбредаемся, большинство направляется к забору: за изгородью родственники. У кого нет близких, прячутся от моросящего дождя в коридорах военкомата.

Я не раз читал в журналах и видел в кино, как ребята уходят в армию. Улыбающийся бодрячок, грудь колесом, берет чемоданчик и весело говорит провожающим: «Наконец-то я дождался этой радостной минуты!» Играет духовой оркестр, и все с завистью смотрят на счастливчика. Может быть, у других это и так. Но я энтузиазма почему-то не испытываю. Мне грустно. Я понимаю: служить необходимо - нас окружают враги. Но все же лучше бы этих врагов не было и два года службы превратились в два курса института… Наконец нас выстраивают в последний раз. Разбивают на группы и выводят из военкомата. Провожающие, кто бегом, кто быстрым шагом, спешат за строем. Мы стараемся идти в ногу.

Я слежу за мамой. Ее не узнать - надела старенький плащ и пуховый платок: сегодня ей не до шляпки!

Папа невозмутим. Худой и высокий, он шагает по обочине дороги, идет по прямой, без зигзагов, - его, очевидно, раздражают суетливые женщины и мальчишки, снующие на тротуаре.

На станции нас ждет эшелон. Цельнометаллические пассажирские вагоны. А совсем недавно - я сам видел - призывников возили в красных теплушках. Раздаются веселые выкрики:

– Вагоны люкс! Жить можно!

Общий строй распадается на части, каждую старшие ведут к своему вагону. Наскоро захватываем места и, побросав вещички, высыпаем наружу. Перрон стал похож на толкучку. Отъезжающие и провожающие перемешались. Стоит сплошной гул. Слышны пение, смех, топот пляшущих. Гармошки перекликаются веселыми переборами вдоль всего эшелона. Кое-где тренькают гитары, но их жидкие голоса тонут в общем шуме.

Вдруг, перекрыв гомон толпы, грянул духовой оркестр. В нашем городе нет воинских частей, поэтому на проводы прислали музыкантов профтехучилища. Мальчишки в черной форме, в высоких фуражках больше нас похожи на военных. Они старательно надувают щеки, играют громко и торжественно.

К оркестру потянулись со всех сторон. У вагонов стало просторнее. Тут я увидел Вадима Соболевского, своего одноклассника. Он стоял, как и я, около родителей. У меня потеплело на душе: близкий человек вроде. Правда, в школе мы не дружили. Вадим был недосягаем для меня. Красивое, тонкое лицо его, чем-то схожее с лицом киноартиста Стриженова, всегда оттенялось равнодушием и надменностью. В классе он был кумиром девчонок. Влюблялись в него пачками. Ребята к нему тоже льнули. Но он выбирал в друзья немногих. Меня отверг. Чем-то я не подошел ему: не способен был, видимо, украсить его компанию. А компания была завидная. Самые броские девчонки и самые стильные ребята. После уроков они куда-то направлялись с магнитофоном или пластинками. Завуч Карлуша называл их битлами. С ними даже пробовала бороться комсомольская организация. Но ничего из этого не вышло. Они заявили: «Учимся мы хорошо? Хорошо. Занятия не пропускаем? Не пропускаем. На комсомольские собрания приходим? Приходим. Ну а что у тебя брюки-дудочки, а у меня расклешенные - это вопрос вкуса». Так ничего с ними и не могли поделать.