Михаил Колесников - Изотопы для Алтунина

Начальник кузнечно-прессового цеха Самарин отрицательно качал головой.

— Ежели б не экономия, собрать бы все эти изотопы — да в болото! Я, признаться, не доверяю им. Всякий раз содрогаюсь, проходя мимо радиоактивного манометра.

— А вы не содрогайтесь, Юрий Михайлович. Никто еще не облучился. Вон Алтунин ваш не содрогается...

А Сергею Алтунину в минуты откровенности после трудных испытаний, когда они вдвоем расслабленно сидели в холле лаборатории, Карзанов внушал:

— На тернистой дороге к высокой цели нужно освобождать себя от ложных ценностей. Вы идете к этой цели год, два, может быть, всю жизнь... И все, что мешает вашему продвижению, должны безжалостно отбрасывать. Вы имеете на это право, потому что хотите принести максимальную пользу человечеству. Притом надо стремиться занять командные высоты, если даже вы и не властолюбивы: это нужно опять же для дела всей вашей жизни — власть поможет вам расчистить ему дорогу. Скажите, смог бы Лобачевский опубликовать свою воображаемую геометрию, не будучи ректором Казанского университета? Едва ли! А силой власти приказал напечатать ее в типографии университета и вышел победителем в борьбе с инакомыслящими.

...Теперь они снова сидели в холле лаборатории, и Алтунин невольно вспомнил тот давний разговор. Девиз «занимай командные высоты» осуществился: час назад Карзанову сообщили, что его усилия, направленные на внедрение изотопной техники, оценены начальством — он утвержден в должности конструктора первой категории бюро автоматизации и механизации завода. То, что раньше Карзанов делал в порядке личной инициативы, теперь становилось его обязанностью. Экспериментальный отсек физической лаборатории, где обычно производились испытания новых гамма-дефектоскопов, отныне становился самостоятельной научно-исследовательской лабораторией, подчиненной непосредственно конструктору первой категории. Здесь он мог экспериментировать сколько душе угодно, в его власти — выписывать новейшую аппаратуру, привлекать необходимых специалистов, конструировать новые установки, держать тесную связь со всеми научно-исследовательскими институтами Сибири, Урала, Москвы, Ленинграда и Украины. От таких перспектив могла закружиться голова. Карзанов получил то, что хотел получить: он занял одну из важнейших командных высот.

В жизни Андрея Дмитриевича началась полоса больших удач. Потому, очевидно, и не сходила улыбка с его тонких губ, да и в глазах исчез холодок — они влажно блестели.

Вспомнился Алтунину и другой разговор, когда он спросил у инженера, что такое, по его мнению, человеческое счастье. Инженер рассмеялся, взял лист бумаги, нарисовал большой круг, вписал в него совсем маленький, не больше горошины, и сказал:

— Философы представляют себе счастье вот так. Большой круг — это сфера притязаний человека. Малый — сфера его достижений. Если диаметры обоих кругов станут равными, это будет означать полное счастье.

— А если сфера достижений вдруг окажется шире сферы притязаний?

Карзанов не нашелся тогда, что ответить. Но сейчас, пожалуй, именно это с ним и происходило.

Инженер сидел в кресле, положив ногу на ногу, и, казалось, совсем позабыл, что пора приступать к испытаниям гамма-дефектоскопа. Он сидел безмолвно, по-видимому, утратив представление о времени. Он мечтал. А, возможно, просто ждал, когда рабочие укрепят на чугунной механической тележке двенадцатитонный слиток.

Новый гамма-дефектоскоп только что прибыл из научно-исследовательского института. Установка особой конструкции: с так называемым сцинтилляционным счетчиком. В другое время Алтунин порадовался бы, что удалось заполучить такое совершенное произведение человеческого ума. Новая установка ускорит контроль за качеством изделий раз в двести в сравнении с обычным гамма-дефектоскопом!

Но сейчас Алтунина ничто не радовало. Он рассеянно смотрел на круглый металлический блок изотопного реле и с тоской спрашивал себя: «Зачем я здесь? Зачем мне этот блок? Зачем мне все?»

Алтунин знал: внутри этого блока, залитого свинцом, спрятана металлическая ампула с радиоактивным цезием. Изотоп, словно живое, деятельное существо, стремится вырваться из свинцовой оболочки, но, увы, выходное отверстие захлопнуто намертво. Однако стоит лишь повернуть плоскую рукоятку...

Дальше мысль терялась. Алтунин в белом халате, в белой шапочке, в бахилах был в лаборатории, пристально смотрел на стальной блок изотопного реле, а думал о Кире. Только о ней.

Он думал о ее словах, о тех словах, которые она сказала тогда утром на снежной тропинке. Какая-то странная интонация звучала в них. Кира старалась быть отчужденной, но это как-то не получалось.

Он сидел ошеломленный своей смутной догадкой, хотя и понимал, что с Кирой раз и навсегда все кончено: она не была к нему безразлична!

— О чем задумались, дорогой Сергей Павлович, если не секрет? — неожиданно спросил Карзанов. — У вас какие-нибудь неприятности на работе?

Алтунин горько усмехнулся.

— Да вот думаю: для чего все-таки человек родится, для чего живет, для чего страдает? Разделят ли люди когда-нибудь счастье поровну, или это и в самом далеком будущем останется неразрешимой проблемой?

Он спрашивал не Карзанова, а самого себя. Задавал себе вопрос, на который нет ответа. Взорвалось отчаяние и выплеснуло этот тоскливый вопрос. Карзанов, однако, откликнулся на него:

— А черт его знает, для чего кто родится! Не все, конечно, для великих дел; кто-то должен делать и малые дела. Для творчества? Тоже не все. Живут же люди и без творчества. И без любви некоторые обходятся... — Он бросил взгляд на часы и уже с обычной холодностью продолжил: — Не все поддается логической формализации. Даже в самой точной науке, в каждой теории есть знания, которые нельзя формализовать, так называемый «неформализуемый остаток». Ну, а что же говорить тогда о человеке, вместившем в себе все? Может быть, этот самый «неформализуемый остаток» и составляет его сущность? Ведь наш ум не только «думает», но и «чувствует». Любая мысль эмоционально окрашена. А некоторым ум представляется этакой информационно-логической машиной.

— Но ведь родится же человек для чего-нибудь?! Философы размышляли над этим?

— Размышляли. Один утверждал, что люди существуют друг для друга. Другой — что главное в человеке — его деятельность... Мол, люди в отличие от животных создают качественно новые вещи, а главное — вырабатывают новые виды своей деятельности. — И опять вернулся к тому, с чего начал: — Что-нибудь случилось, Сергей Павлович? Может быть, отложим испытания на завтра? Сегодня вы мне не нравитесь что-то.

— Нет, нет. Все в порядке.

— Ну, в таком случае начнем!