Константин Локотков - Верность

Среди некоторой части студенчества держалось мнение, что в оценке дипломных работ многое зависит от консультантов. Студенты были уверены, что дело не столько в помощи, сколько в том влиянии, которое консультанты будто бы имели на квалификационную комиссию в оценке работ дипломантов. Поняв, на что намекает Недосекин, Аркадий сказал, что он не относит себя к тем, кто надеется на других. И его выбор системы аппарата не диктуется лишь упрямством, как понимает это Сергей Львович: сделать так, как решил. Аппарат Трунова — лучший из всех известных, в том числе и заграничных. Он превышает их по мощности, по простоте конструкции, по минимальным потерям продукта. Аппарата еще нет, говорит консультант.

— Аппарат будет! — Аркадий сердито отрубил рукой это слово — «будет!». — И будет потому, что есть теория, есть расчеты, есть, наконец, люди, желающие, чтобы он был!

— Теория… расчеты… это еще настолько неубедительно… гипотетично… — Сергей Львович неожиданно умолк, провел ладонями по лицу и с новым, внимательным и озабоченным выражением спросил: — Между прочим, вы… интересуетесь предполагаемой научной конференцией?

— Да.

— С моим докладом вы ознакомились?

— Я прочел.

— И что?

— Ничего вам, Сергей Львович, не могу сказать. Пока у меня нет цельного впечатления.

«Я этого и ждал. Это, может быть, и к лучшему». Где-то в складках губ и в уголках тяжелых век Недосекина таилось отражение этой мысли. Он неожиданно энергично встал и сожалеюще, немного насмешливо сказал:

— Боюсь, завалите вы свой проект, Ремизов.

— Я этого не боюсь, Сергей Львович, — не сразу ответил Аркадий. Его неприятно удивило это «завалите», странно было слышать это слово от изящного в выражениях Недосекина.

— Ну, ваше дело, — все так же слегка насмешливо продолжал Сергей Львович. — Я свое мнение вам сказал. Не смею вас больше задерживать.

Аркадий некоторое время, наклонив голову, смотрел на Недосекина серьезно, огорченно, но твердо.

— Хорошо. До свидания, Сергей Львович.

— Ваше решение?

— Я от него не откажусь.

— До свидания.

Они раскланялись, и Аркадий ушел.

Приехала делегация московского института. Заседание парткома Ванин назначил на первую половину дня, с тем чтобы после можно было принять участие в теоретической конференции.

Руководитель делегации Анатолий Стрелецкий, ознакомившись с ходом соревнования, заявил, что они, москвичи, победят и в этом гаду.

Купреев ответил, что это еще неизвестно, а Стрелецкий, стремительный и гибкий, задорно, громко расхохотался.

Он вообще нисколько не изменился и держал себя по-прежнему независимо и откровенно. Увидев Купреева, он сразу на людях бросился обниматься. Федор тоже обрадовался, но не выдал своих чувств и, лишь когда они остались наедине, так прижал Анатолия в угол, что тот крякнул, блеснув счастливыми глазами.

Запыхавшись, они сцепились руками и неверным шагом, толкая друг друга, пошли к столу, сели.

— Нет, это здорово! — вопил Анатолий. — Вот никогда не предполагал увидеть тебя здесь. На каком курсе? На втором? Отстал, отстал! Я уже на третьем. И Марина здесь?

Узнав, что Марина здесь, он хитро прищурился:

— Моя любовь! — и засмеялся громко, весело, запрокинув голову и смешным детским жестом приложив кисть руки к большому, энергичному рту. — Я за нею ухаживал, помнишь?

— Помню, помню.

— Отбил все-таки! — Он соскочил со стола, встал в позу и сделал страшное лицо: — Как она меня однажды: «Не ходи меня провожать, Толя! Слышишь?» Ха-ха! То молчала, молчала — и вдруг… Я, конечно, — ах, извините… Ретировался. Помню, луна светила, движок на заводе пых-пых-пых… Вижу, ты появляешься из-за дома… Ха-ха! А ты знаешь, почему она меня так?

— Почему?

— Витька! Это Витька! Не любил он меня.

— Да и ты, кажется, тем же отвечал…

— А я что? Я тоже… — Он склонил голову, уйдя в воспоминания. — Да! Интересные дела… Я видел, он тоже здесь: сухо так поклонился. Ну и черт с ним! Стихи пишет?

— Пишет.

— Ну, расскажи, как ты? Ребята есть?

— Один.

— Мужик?

— Ага.

— Звать?

— Павел.

— Павел? Это хорошо. Он у тебя в городе? Сколько у нас времени?

Узнав, что в их распоряжении несколько часов, Анатолий обрадовался:

— Целая вечность! Едем в город, посмотрим.

Федор огорчил друга, объяснив, что Павлика берут из детских яслей к вечеру.

— Эх, жалость! — воскликнул Анатолий. — Люблю ребятишек! Ну, еще успею. Я ведь с отцом приехал, знаешь? Наверное, и на каникулы здесь задержусь… Да-а… Он, твой Пашка, на кого похож? Если на тебя… — Анатолий махнул рукой, — протестую!

Смеясь, Федор успокоил:

— На Марину, на Марину!

Федор узнал, что отец Анатолия, теперь доцент московского института, приехал по делам на машиностроительный завод.

— Какой он стал? — спросил Федор. — Я почему-то представляю его все еще таким, каким он был десять лет назад.

— Таким и остался! — махнул рукой Анатолий. — Лысый да чудаковатый.

Крепко держа Федора за руку, Анатолий говорил:

— Чертушка! Я ведь тебя искал все время. Писал в деревню, ответили — выбыл.

— Да, мы с мамой переехали в город.

— А где мама? С тобой?

— Гостит у сестры под Куйбышевом.

— Ага. Ну, а мы перекочевали в Москву. Так, так… Ну, встреча!

После того как речь зашла о женитьбе Федора, Анатолий спросил:

— Скажи откровенно. Счастлив?

Федор ответил не сразу. Счастлив ли он? На секунду прикрыл глаза пальцами. Мгновенно вспомнились чертежи диффузионного аппарата, о которых он в последнее время опять думал с беспокойным чувством досады и обиды… и глаза Марины где-то рядом, совсем необязательные в этом воспоминании.

Совсем не обязательные… горько сознавать! Но еще горше было видеть, как тает последнее тепло в их семейном очаге.

Семейный очаг… Сейчас особенно желал его Федор…

Ну что ж!.. Все как будто устраивалось к лучшему: они наконец получили комнату в общежитии. Федор простился с товарищами: «Простите, прощайте, ребята, но мы ведь семейные люди!» Комната была маленькая, метров восемь, но Федора это не огорчало. Маленькая, зато своя! Он радовался, устанавливая незамысловатую мебель: вдоль стены — его и Маринина кровать, напротив — Павлика, у окна — столик, в углу — тумбочка, на подоконнике — книги… Что еще надо для семейного очага?

— Ну, как комната? — спросил Федор Марину. — Тесновато, конечно, но жить можно…

— Жить можно, — согласилась Марина с покорностью. Она неловко двигалась по комнате, почему-то избегая смотреть на мужа. В задумчивости остановилась у окна. — Вот только… как работать здесь?

— Ничего… Работать можно в институте. Но… ты чем-то недовольна?

— Ты находишь? — Она не оборачивалась, в голосе ее Федор расслышал печальную нотку.