Константин Локотков - Верность

— Ты опошляешь понятие долга, — мрачно резюмировал Аркадий. — Долг, готовность умереть — это свободное движение души, идущее от сознания необходимости, а не просто выполнение такого-то параграфа.

Они так и не окончили беседы. Надо было идти в институт. Ночью, перед сном, дискуссия вспыхнула с новой силой.

— Чудесно! — шумел Аркадий, хлопая ладонью по спинке кровати. — Ты мне скажи, как умирают люди?

— Я не видел. Но знаю: надо — и они идут на смерть.

— Прекрасно! Идут. А как, по-твоему, жалко им своей жизни? Нет?

— Не знаю. И не хочу знать. Надо — и все. Долг!

— Прекрасно! Долг, честь, любовь, — ты меня целый день, как деревянными шариками, стукаешь по лбу этими словами. Верно, черт возьми, красивые слова! Но они… — Аркадий не сразу и как-то приглушенно закончил, — не всегда и не везде произносимые слова.

Наступило молчание. Виктор негромко переспросил:

— Как?

Аркадий не ответил. Он сердито пыхтел в темноте.

Проснувшийся Федор приподнялся на локте и, всматриваясь в темноту, спросил:

— Аркадий, когда ты шел добровольцем на фронт, ты думал о своей жизни?

— Да. Думал. И пошел.

— Понятно! — Федор лег и повторил: — Понятно!

— Не совсем, — буркнул Виктор.

Но по тому, как быстро он уснул, Семен видел, что он совсем ничего не понял.

…В синем окне, обрезанном белой занавеской, четко обозначаются звезды. Ходики на стене выговаривают секунды. Все спят… В такие тихие минуты хорошо думать о Наде. Семен сегодня три раза встретил ее. Первый раз — в столовой у кассы: она и Женя стояли в очереди.

Надя повернулась на его взгляд, точно от толчка, внимательно и долго (так долго, что у него перехватило дыхание) смотрела на него. Женя Струнникова сказала:

— Бойцов, дай сорок копеек, нам не хватило.

«Ах, Женя! Счастливый Аркадий — такая замечательная девушка…» У него была мелочь, он дал им деньги.

Второй раз Надя встретилась в коридоре — обожгла синими глазами и торопливо, склонив голову, прошла мимо. Что с ней? Такая грустная…

Вечером она с Виктором была в кино. Семен тоже. Они сидели впереди, через три ряда. Э, что там кино! На экран смотрел тот, кто не любил и не страдал, а он смотрел только на ее затылок. А когда она поворачивала голову (а она поворачивала ее часто, и Виктор предупредительно склонялся к ней), Семен видел неясный в полумраке ее профиль.

Выходя из клуба, Виктор оглянулся, показал пальцами в воздухе: спички есть? Семен протиснулся к ним и, пока держал зажженную спичку, готов был провалиться под неотрывным, внимательным взглядом Нади. Да, она стала чужой, обидно незнакомой, будто не было детства, хорошей дружбы, всего, что так дорого в воспоминаниях…

…Вечерами они играли в лапту, ходили на пионерские сборы, на реку — ловить пескарей. Семен подсекал маленьких большеротых рыбешек, а Надя, жалея их, бросала обратно в воду.

Помнит Семен день похорон матери Нади. Музыки не было. Директор школы говорил речь. Надя не плакала, она удивленно смотрела на мать, стоя у гроба. Потом, когда гроб опустили и засыпали землей, тетка взяла Надю за руку и увела.

Встретившись с Надей через несколько лет в десятилетке, он увидел ее другой — совсем-совсем чужой. Конечно, и он был уже не прежний. Никогда раньше он не чувствовал, что так некрасив, смешон, ненужен. Если бы Надя знала, как он сам ненавидит свое лицо! Но она ничего не знала. Она уехала из деревни раньше, чем явился его отец. Вот всегда так: мысли о Наде приводили к воспоминаниям об отце. Но теперь Семен без прежней озлобленности и боли думает о нем. Он не мог объяснить себе, в чем тут дело. Время, что ли, притупило боль? Или товарищи помогают забывать об отце? Семен с болезненной настороженностью встречал каждое их движение и не находил и намека на неискренность или презрение. Было такое чувство, словно он после тяжелой болезни делал первые, нетвердые шаги. Было радостно оттого, что опять можно ходить, дышать, смотреть, и вместе с тем боязно, что кто-нибудь грубо толкнет. Но никто не толкал, и от этого хорошо и тихо становилось на сердце…

И все-таки Семен по-прежнему был неловок с людьми и, как и раньше, остро чувствовал свое одиночество. Наверное, он слишком долго оставался один со своей обидой на людей.

Он не имел друга. Жизнь товарищей по комнате, как бы она ни была ему близка и понятна, все-таки не была еще и его жизнью. Он привязался к Аркадию, любил в нем все: его походку, смех, умелую шутку, его способность к учению, но он не мог до конца освободиться от неловкости в обращении с ним. Такой замечательный парень, разве Семен может оправдать его дружбу? Его отношение к Аркадию походило на молчаливую, робкую привязанность. В последнее время Семен стал лучше чувствовать себя с Федором. В начале совместной жизни в комнате ему казалось, что Федор хуже, чем он ожидал, — какой-то сухой, будто застегнутый на все пуговицы; его решительность и прямота порой пугали.

Затем он увидел, что Федор, в сущности, неплохой парень. А чем дольше Семен жил с ним в комнате и сравнивал его с Аркадием, тем больше убеждался, что Федор, пожалуй, становится для него не хуже Аркадия. Но и Федор, разве он может стать другом Семену? Не снисходительность ли это — его дружеское расположение? Что ж, он имеет право на снисходительность — отличник, спортсмен, решительный, волевой парень, а главное — коммунист и сын коммуниста. Дружба предполагает равенство, в этом Семен уверен. Он не имел друга, но страстно хотел его…

Едва заканчивались лекции, Семен спешил в общежитие, в свою комнату, где жизнь товарищей — споры, беседы Федора с Аркадием, стихи Соловьева, шахматы, тишина в часы занятий, приход девушек в гости, — трудно-счастливая студенческая жизнь проходила перед мим, как перед добрым и требовательным зрителем; он все понимает и видит, этот зритель, но пока не может вмешаться — у него нет роли.

Ознакомившись со своим дипломным заданием, Аркадий зашел к профессору Трунову и сказал ему:

— Антон Павлович, мне бы хотелось получить для проекта более реальную тему.

Профессор сел в кресло. Поставив локти на стол и обхватив голову ладонями, с жадностью, как будто он эти задания никогда не видел, принялся читать. Задумался, озабоченно сложив губы.

— Так… Спроектировать завод на месте действующего…

Метнул на Аркадия быстрый взгляд из-под неровных, кустиками, бровей.

— Вот что, товарищ Ремизов! Оставим этот завод в покое — пусть действует! Не сносить же нам его! Вам дадим новую, реальную площадку — стройте. Предлагаю вам в Сибири — как?

— Да! Я об этом думал.

— Надо, надо продвигаться на восток. В районе Бийска, знаете, один завод уже действует. Да-с! Кто консультант?

— Недосекин.