Анатолий Буйлов - Большое кочевье

После ужина Николка бросил в костер пропитанную нерпичьим жиром бумагу. Бумага мгновенно вспыхнула, но Улита тотчас же выхватила ее и прихлопнула полотенцем, сердито вскричав:

— Зачем так делаешь? Олени пропадать будут!

Николка недоуменно посмотрел на пастухов: в уме ли Улита?

Усмехаясь, Хабаров объяснил:

— Нельзя жечь нерпичий жир на костре, если рядом бродит только что кастрированный олень. — Хабаров указал глазами на Аханю. — Старики доказывают, что от запаха горящего жира может погибнуть такой олень…

— Чего ты, паря, смеешься? — убежденно и даже с обидой в голосе перебил Хабарова Фока Степанович. — Однажды у нас сразу четырнадцать кастратов сдохло. Нечаянно вылили жир на костер, вонь пошла, оттого и сдохли они. Старики говорят то же самое — нельзя нерпичий жир жечь на костре…

Хабаров покачал головой, но спорить не стал. Вечером, укладываясь спать, он тихо сказал Николке:

— Кастрировали летом в самую жару, без дезинфекции, кругом мухи, гнус… Вот олени и сдохли от заражения крови. А теперь на жир все сваливают.

Первого июля в устье реки Собачьей пришел наконец-то долгожданный катер.

Высокий русоволосый моторист в черной кожаной куртке, поздоровавшись со всеми за руку, бесцеремонно вошел в чум, выбрал место поближе к столику и попросил мяса. Пастухи чинно расселись вокруг гостя, коротко задавали ему вопросы, но он и без вопросов говорил непрерывно и возбужденно и, прежде чем Улита поставила перед ним блюдо с мясом, успел рассказать половину поселковых новостей.

— Так ты, Михаил, один, что ли, к нам приехал? — спросил Фока Степанович.

— Нет, председателя сельского Совета привез к вам.

— Где же ты его потерял?

— Сзади идет, почту вам несет. По кочкам-то уже отвык ходить, вот и отстал…

Залаяли собаки.

— Вот, кстати, и он подошел. Давай-ка, Улита, еще мяска подваливай.

Невысокий камчадал с умными черными глазами, хитровато улыбаясь, сняв шляпу, театрально поклонился костру:

— Здравствуй, священный огонь! Здравствуйте, оленные люди! — И, вытерев ладонью мокрые волосы, пожаловался: — Ну и магистраль тут у вас, все ноги о кочки вывернул.

— А сколько всех ног-то у тебя, Иван Павлович? — шутливо спросил Фока Степанович, приподнимаясь навстречу гостю.

— Две всего, Фока Степанович, к сожалению. Ну, здравствуйте, труженики тайги и тундры! Оленей еще не всех съели? Михаил, наверное, последнего доедает? — И он протянул руку Фоке Степановичу, энергично потряс ее. — А это и есть наш новый пастух? — посмотрел он на Николку. — Ну, здравствуй, здравствуй, молодое племя.

Николка сухо ответил на приветствие гостя, вяло пожал его узкую, холодную ладонь.

На следующий день пастухи, выбрав два углами сходящихся друг к другу озера, перегородили это место невысоким забором из стланиковых веток. В центре забора оставили узкий метровый проход-калитку, получился естественный загон — кораль, в который тотчас же и загнали стадо. Олени, если бы вздумали, могли легко смять ограду из ветвей, и, чтобы не допустить этого, пастухи принялись успокаивающе-монотонно посвистывать. Вскоре стадо успокоилось и легло, лишь телята продолжали бродить, звонко аукая.

Аханя тихонько вошел в стадо с четырьмя пойманными ранее ездовиками. Пройдя сквозь стадо, он провел ездовых через калитку и метрах в пятидесяти привязал их к кусту стланика. После этого, далеко обойдя лежащее стадо, к забору, с тыльной стороны его, тихонько подошли Фока Степанович, Михаил, Иван Павлович и Аханя. Спрятавшись в разных местах за забором, люди притихли, ожидая, когда поднимется стадо. Пастухи, караулившие стадо, не беспокоили его. Оленей сейчас никоим образом нельзя пугать, а напирать на них — тем более: сомнут изгородь или полезут в узкий проход-калитку так, что считать не успеешь.

Минут через двадцать несколько важенок встали, потянулись, смешно зевая. Вот одна из них, увидев за забором привязанных ездовых, осторожно, то и дело принюхиваясь, подошла к забору, постояла возле него, нерешительно приблизилась к узкому проходу. Проход был не прямоугольный, а зауженный внизу. Это делалось для того, чтобы олень перепрыгивал через калитку. Животные невольно задерживались перед прыжком, их легче было считать. Пастухи напряженно следили за важенкой; если она сейчас не перепрыгнет и вернется, то придется слегка потеснить стадо к проходу, а это рискованно.

— Вот молодчина! — невольно воскликнул Николка, увидев, что важенка перепрыгнула через калитку.

Вслед за ней перепрыгнул и теленок, и тотчас же к калитке потянулись другие олени. Стадо медленно таяло, вереница оленей неторопливо протягивалась на другую сторону. Николке казалось, что невидимые пальцы тянут из куска ткани шерстяную нить. Но чем меньше оставалось оленей в стаде, тем беспокойней они вели себя, теснились около калитки, ходили вдоль забора, искали лазейку.

— Давайте сядем, — предложил Костя стоящим пастухам, — а то они боятся нас.

Сели. Олени успокоились. Но вот осталось всего десять оленей, которые не желали подходить к калитке, панически метались вдоль изгороди.

Пастухи, не обращая внимания на мечущихся оленей, подошли к учетчикам. Аханя и Фока Степанович сидели на земле, отвернувшись друг от друга, и каждый пересчитывал свои спички, выкладывая их из фуражек на траву. Каждая спичка означала десяток телят. Иван Павлович и Михаил пересчитывали общее поголовье, которое они отмечали черточками в своих тетрадях.

Всего оказалось шестьсот сорок два теленка. Общее поголовье всех оленей — две тысячи девятьсот голов. Быстро что-то высчитав карандашом на бумаге, Иван Павлович торжественно сказал:

— Поздравляю вас, ребята, с хорошими показателями. На сто важенок у вас восемьдесят девять телят. Молодцы! И сохранность общего поголовья у вас стопроцентная. Молодцы! Молодцы, ребята!

В этот же вечер с наступлением прилива гости уплыли в Ямск.

«Хоть бы книжек привезли да журналов побольше разных, а то один «Огонек» только, и того половины номеров не хватает», — сердито думал Николка. Скверное настроение было у него — нерадостное письмо получил он из дому. Письмо было написано не рукой отчима. «Наверное, соседка писала», — решил Николка. Мать сообщала: «Отчим часто выпивает, скандалит. Сама я болею желудком, и мне предлагали сделать операцию, вырезать полжелудка. Но лучше я буду лечиться чагой, цветком алоэ и всякими травами. А еще говорят, что хорошее лекарство от желудка — медвежья желчь. Не сможешь ли ты, сынок, купить у охотников-орочей, с кем работаешь, медвежью желчь? На этом письмо заканчиваю. У нас уже картошку садят, а у вас еще, наверно, холодно. Не простужайся, сыночек, ты ведь один у меня. Тяжелого ничего не подымай, не надсажайся — ты же вьюноша еще, организм у тебя детский. Я тайком от старика купила тебе две пары нижнего белья, свитер теплый с рисунком, и кожаную шапку хромовую к зиме. До свиданья, сыночек. Не болей, не простужайся».