Анатолий Буйлов - Большое кочевье

Николка рассказал Ахане, каким образом он наткнулся на белок.

— Так, так, — закивал старик, — эти бельки кушать не ходили, иво мягкий снегу боялись, целый день на гнезде спали — тибе иво находили. Другой зверь тоже боялись мягкий снегу. Заяц, росомаха, соболь — все боялись глубокий снег. Иво лыжа нету, иво трудно ходить тоже. Завтра снег крепкий будут, тогда зверь мало-мало бегать будут.

И действительно, за ночь снег немного уплотнился, и сразу появились следы.

После снегопада грянули трескучие морозы. Белка выходила из гайна кормиться на час, на два и тотчас возвращалась в теплое гнездо. Охотникам это было на руку. Теперь Николка ходил по тайге деловитой, уверенной походкой, и если бы он взглянул на себя со стороны, то подметил бы в своей походке нечто хищное, кошачье. Он уже никого не боялся — все боялись его. За эти дни, что он провел на промысле, он словно бы повзрослел, грубей и рассудительней стал его голос, проницательней взгляд.

Дела его пошли круто в гору. Ежедневно он приносил не меньше десятка белок. Аханя уступал ему почти наполовину. Вначале Николка думал, что это явление временное, но вскоре понял, что без собак старику очень трудно тягаться с ним. Однажды Николка случайно увидел со стороны, как подходил старик к палатке: он едва поднимал ноги, то и дело останавливался, устало прислонялся плечом к лиственнице, отдыхал, понуро опускал голову, точно старый, заезженный олень. И хотя Аханя с Улитой по-прежнему от всей души радовались его удачам, Николка чувствовал себя неловко, как будто он в чем-то провинился перед Аханей, ему было очень жаль старика, хотелось, чтобы вновь старик добывал по многу белок и был бы таким же веселым, как месяц тому назад. Но старику по-прежнему не везло — он все чаще кашлял, лицо его все реже озарялось широкой добродушной улыбкой. Он боролся с каким-то тяжелым недугом — в глазах его, все более темневших, иногда угадывалась боль, которую он всячески скрывал. Но чаще всего глаза его сияли спокойным мудрым светом, и было в них что-то осеннее, навевающее чистую пронзительную грусть — так бывает, когда стоишь в тиши осеннего леса и слушаешь поздний листопад.

Новый год охотники встретили на Маякане.

По случаю праздника Николка пришел в палатку раньше обычного и, к удовольствию Улиты, взялся за приготовление праздничного ужина. Он достал из своей мунгурки две пачки плодово-ягодного киселя, затем извлек банку сгущенного молока и, благоговейно поглядывая на свои сокровища, которые хранил с осени, глотая слюну, принялся кухарничать. К приходу Ахани он успел сварить рисовую кашу на молоке и сладкий бордово-розовый кисель. Когда старик переоделся, Николка торжественно придвинул ему и Улите миски с дымящейся рисовой кашей. Ах, какая это была вкусная каша! Николка ел ее с восторгом, сладко причмокивая губами, жмуря глаза! Однако Улита и Аханя явно не разделяли его восторгов — ели кашу молча и вяло. Николка заметил это только тогда, когда выскреб из своей миски все до последней крупинки.

— Разве плохая каша? — изумился он.

— Хорошая каша, — согласно кивнул Аханя, — только шибко много масло пропали, как иво теперь достанешь? Придется весь каша кушать… — И он обреченно ткнул ложкою в кашу.

Правда, кисель Аханя хлебал с большим удовольствием, но тотчас же попросил Улиту налить ему крепкого чая и, лишь напившись, удовлетворенно заулыбался.

После праздничного ужина охотники принялись обдирать белок. Николка теперь ненамного уступал старику и в этом деле. Закончив обдирку белок и подвесив шкурки, Аханя с Улитой, забравшись под меховое одеяло, тотчас уснули.

Николка взглянул на часы — было без пяти двенадцать.

Стараясь не разбудить спящих, он вылез из палатки. В холодном синем небе сверкали звезды — острые и яркие, точно иглы. Снег под ногами пронзительно взвизгивал; будто сучья в костре, потрескивали от мороза деревья, но вот откуда-то издалека, из непроглядной глубины ночного леса, раздался гулкий и тяжкий вздох.

«Наледь бабахнула», — отметил Николка и, зябко передернув плечами, торопливо юркнул в палатку.

В январе грянули морозы, тайга точно остекленела, укрывшись инеем. Иней был всюду и на всем, он искрился, и сверкал, и переливался на солнце перламутровым светом. Царство белых гор и хрустальных лиственниц, царство мерцающих снегов и холодной тишины — все это накрепко запечатлелось в Николкиной душе, как запечатляется грандиозный пожар или невиданной силы гроза.

В феврале морозы помягчели, теперь они трещали лишь по ночам и на рассвете, а в полдень тайга чуть заметно оживала: скованная холодом, не смея еще в полную силу радоваться, она словно украдкой расслаблялась, поскрипывая промерзшими суставами, едва слышно вздыхала, наполняя воздух тонким ароматом смолистых почек. То здесь, то там слышалось несмелое теньканье синиц, громче перестукивались дятлы, сочней голубело небо, ярче блистало солнце. Карликовая березка зябко протягивала к солнцу свои тоненькие, остекленевшие за ночь веточки, а оттаяв, благодарно склонялась перед ним и чуть заметно трепетала, словно радуясь жизни.

Пятнадцатого февраля охотники достигли верховьев Ямы. Горы здесь были еще выше и круче, чем в низовьях, лес тянулся только вдоль берегов речек да в глубоких ущельях. Аханя надеялся найти здесь белку, она водилась тут в изобилии почти во все годы, но нынче из-за глубокого снежного покрова белка ушла. Раздосадованный Аханя, не теряя времени, немедленно повел караван в низовья Ямы.

Через десять дней непрерывных кочевок охотники разбили табор на высокой лесистой террасе, откуда хорошо проглядывалась вся пойма реки. В этом месте река, вырвавшись из тесных объятий сопок, разбившись на множество проток, уходила вдаль, растворяясь в синем разливе тайги. На новом месте охотникам сопутствовала удача — по десять — пятнадцать белок добывали они ежедневно. Однажды Николка выгнал из дупла сразу пять белок. В тальниковых зарослях в изобилии водились зайцы и куропатки, то и дело встречались росомашьи следы, но особенно много было здесь сохатиных следов, нередко встречались и собольи тропки. Очень жалел Николка о том, что не имеет капканов, как бы они сейчас пригодились на соболя!

В марте добыча охотников, несмотря на долгий день, резко сократилась. Охотники возвращались в палатку усталые, недовольные. Особенно уставал Аханя. Лицо его осунулось, стало землистого цвета. Несколько раз он приходил в палатку даже в полдень, принося одну-две белки. Николка тоже не всегда выдерживал весь световой день, возвращался в палатку до заката солнца с тремя-четырьмя белками.

Дни стояли теплые, погожие, у белок начинался гон. Теперь белку почти невозможно было застать в гайне, чаще всего приходилось изнурительно долго бежать по извилистому беличьему следу и настигать белку в пяти-шести километрах от гайна. Однажды он подсмотрел, как дерутся два самца из-за самки. Зверьки гонялись друг за другом по веткам, пронзительно вереща. Николке все не удавалось поймать на мушку одного из зверьков, наконец он выстрелил, зверек упал. Николка тотчас же передернул затвор, думая, что второй зверек пустится наутек, но вместо этого зверек стремительно соскользнул по стволу вниз, набросился на убитого соперника и принялся яростно трепать его.