Юрий Колесников - Тьма сгущается перед рассветом

— То-то ты сияешь, как именинник! — сказал Томов, выслушав рассказ. — Да. Это в самом деле здорово!

— Еще бы! А ты думал, я в таком настроении просто так?.. Все идет как нельзя лучше!

— Только бы Захария сегодня пришел на явку, — Илья посмотрел на Аурела. — Вот обрадуется!..

— Еще бы! Это же не место, а мечта! А знаешь, что профессор сказал? Говорит, напишу в вашу газету несколько статей для интеллигенции!.. У меня уже и план разработан…

— Какой план?

Морару оглянулся и перешел на шепот:

— Понимаешь, газеты и листовки, одним словом, всю литературу, вывозить из гаража я буду только тогда, когда поеду с профессором!.. Представляешь, его вызывают куда-нибудь, скажем, к министру внутренних дел, к префекту или там к какому-нибудь высокопоставленному лицу. А под сидением… А? Скажи, ведь здорово!..

Они приближались к Липскань. За несколько шагов от представительства автомобильного магазина «Додж» Морару пошел вперед. На некотором расстоянии за ним следовал Томов. Наконец к Морару подошел мужчина в длинном пальто и шляпе, с тростью в руке. Илья насторожился, хотя этот человек чем-то очень походил на Захарию, и продолжал следовать за ними. Они направились в сторону валютной биржи, покружили по переулкам, потом Морару свернул куда-то в сторону, а человек в длинном пальто пошел навстречу Илье. С трудом Томов узнал в нем Захарию и очень обрадовался. Молча пожали они друг другу руки.

— Спасибо! — сказал Илиеску. — Из тебя, пожалуй, получится настоящий подпольщик!

Томов тут же спросил, что он думает о новом помещении для типографии.

— Мы иногда даже сами толком не знаем, сколько людей готовы пойти с нами! И я уверен, что таких, как профессор Букур, у нас в стране немало… А место для типографии — лучше не надо!

Илиеску поинтересовался, что произошло в гараже, когда обнаружили его исчезновение. Илья рассказал.

— А кто был тот человек, что предупредил вас?

— Ты слышал?

— Да!

Илиеску не сразу ответил. Подумав, он сказал:

— Это тебе пока знать не надо… Не обижайся, Илие. Когда-нибудь я тебе скажу. А теперь не могу…

Томову стало неловко. Он хотел было заговорить о другом, спросить, где Аурел, но подумал, что вдруг и этот вопрос тоже окажется нескромным? Илиеску словно догадался о его мыслях и сказал:

— Аурел пошел к себе в гараж, мы тоже поедем туда, только немного позже. А сейчас возьмем такси и съездим в одно место… Пошли к остановке на бульваре Карла.

Они выехали на такси в сторону шоссе Жиану и около памятника «Слава авиации» отпустили машину. Захария велел Томову погулять, а сам скрылся в темноте. Минут через десять он вернулся, и они пошли по направлению к центру; около парка Филиппеску сели в свободное такси. В каком-то незнакомом Илье переулке машина остановилась. Пройдя через него, они вышли на улицу Мынтуляса. Здесь, в небольшом, но массивном двухэтажном доме старинного стиля, жил с женой и дочерью профессор Букур. А гараж помещался в полуподвальном помещении дома и имел выезд в сторону, противоположную парадному входу.

У калитки их встретил Морару. Они прошли в гараж, оттуда спустились в небольшой подвал. Как выразился Захария, «это и есть то самое лекарство, которое профессор нам прописал!» Все радостно рассмеялись. Морару уже успел протянуть в подвал переноску. Электропроводка там была, но перегоревшая лампочка приржавела к патрону, так что с ней пришлось повозиться. Морару ввернул, наконец, в патрон стосвечовую лампу. Томов смахнул метлой паутину со стен, притащили печатный станок, собрали его, расставили кассеты, и вскоре Захария уже пробовал работу станка. Все было как нельзя лучше! Морару приволок из гаража большую электрическую печь и включил ее в розетку. Илья приколачивал полки для газет, бумаги и красок. Потом Морару принес свою раскладушку с матрацем. Отойдя к двери, он хозяйским глазом оглядел помещение:

— Отлично, товарищи! Не хватает только столика, — сказал Илиеску.

Морару щелкнул пальцами и побежал наверх.

— Я бы сам здесь с удовольствием поселился, честное слово! — засмеялся Захария, садясь на раскладушку.

Морару притащил небольшой ящик и положил на него кусок фанеры:

— Чем не стол?

— Превосходно! — проговорил Захария.

— Теперь, Аурика, дорогой, — продолжал он, — больше тебе не придется заниматься своей ячейкой… Да, да, не смотри на меня так. Будешь здесь… Сам понимаешь — это для нас главное. Иногда надо будет вывезти ня Киру подышать свежим воздухом, затем доставлять сюда материалы, бумагу и все, что нужно для печатания… Связь с тобой будет держать Илие, но только сюда и он не будет заходить. Пусть передает тебе все на Вэкэрешть, в пансионе… Ясно?

Илья кивнул головой.

— И я сюда не буду приходить, — продолжал Захария. — Сейчас ты нас отсюда вывезешь на машине. Тебя, Илие, высадим где-нибудь поблизости, пойдешь отдыхать. А мы поедем за ня Киру. Он, бедняга, ждет меня со вчерашнего вечера у редактора… Надо, чтобы завтра же он приступил к работе… Газета нужна как воздух! Поехали!..

Подобно ломовой лошади, впряженной в чрезмерно нагруженную телегу, Румыния, истекая кровью, приближалась к огороженному колючей проволокой кладбищу, где уже покоились Австрия и Чехословакия. И там, где еще недавно перед румынскими солдатами пограничной службы стояли мужественные сыны Чехословакии и Польши, теперь вышагивали «чистокровные арийцы».

Правители Румынии лезли из кожи вон, лишь бы подражать рейху, с которым их связывали не только коммерческие и военные соглашения, но и давние родственные связи. Во всяком случае, людей без родины было немало. И не только в Румынии… Бежавший сюда президент панской Польши Рыдз-Смиглы показал пример «высокой любви к своей стране». Но какую страну он считал «своей», — трудно определить: польский президент вдруг объявил бухарестским журналистам, что с поляками он не имеет ничего общего, так как еще с 1908 года является гражданином Швейцарии и имеет там недвижимое имущество… Спустя несколько дней экс-президент Польши с супругой отбыли «на родину», в Женеву! Только сейчас выяснилось, что Польша имела инородного, а вернее безродного президента! Не впервые обманутый своими правителями польский народ попал из огня да в полымя. На картах германского генерального штаба Польша была обозначена просто как «генерал-губернаторство» Третьего рейха и хозяйничал теперь в ней наместник фюрера — рейхсминистр Франк… Горе охватило народ, породивший Костюшку и Дзержинского! Но поляки не склонили безропотно головы: в лесах организовывались для сопротивления захватчикам отряды рабочих, крестьян, интеллигенции.

Берлинская радиостанция транслировала в те дни марши для фашистской солдатни: «Мы высадимся в Англии!» Напевали эти слова и румынские легионеры, немного притихшие после провала затеи с приглашением германских войск и разоблачения принадлежности Гылэ к легионерскому движению. Теперь Сима и Думитреску слали из Берлина распоряжения оставшимся в стране членам «Тайного совета». Постепенно легионеры вновь начинали поднимать головы: возобновлялись демонстрации, учащались погромы, а «Порунка Времий» все более открыто призывала «истинных румын» к самопожертвованию во имя идеалов «капитана»!.. Власти спешили «обрадовать» тех, кто жил в нетопленых помещениях, что в ближайшие дни ожидается резкое понижение температуры… А парикмахер Заримба давал последние наставления своему групповоду в связи с предстоящим его отъездом в Бессарабию. Лулу слушал своего «спасителя», но думал о том, когда же, наконец, он получит деньги на дорогу; надо успеть побывать на прощание в ресторане «Гамбринус». Здесь его еще не успели узнать; он был хорошо одет, выдавал себя за служащего крупнейшей зерновой фирмы страны и, несмотря на огромный синяк, ему верили. В «Гамбринусе» Лулу в самом деле везло. Накануне вечером он успел обыграть богатого винодела и даже облачиться в его роскошную шубу с собольим воротником. Подвыпив на радостях, он вспомнил, как Мими заставила его позорно вернуть бумажник. Ей он, может быть, и простил бы, но унизить его перед каким-то торговцем… Нет!!! Теперь Лулу горел желанием отомстить и Мими и Гаснеру. Тем более, что у него сейчас столько денег!.. И Лулу решил предстать перед ними в совершенно ином свете. Когда-то читал он о рыцарских поступках. И вот, купив несколько коробок лучшего шоколада, шампанское, ананасы, он послал все это с комиссионером в номер Мими.. На следующий день прямо с утра он отправил туда же большую корзину живых цветов. Мими полагала, что это дары ее провинциального поклонника — к тому времени между ними снова воцарился мир, и Гаснер даже успел подарить Мими часики, правда не золотые, как обещал.