Юрий Колесников - Тьма сгущается перед рассветом

— Э-гей, посторонись!..

Профессор Букур был огорчен, узнав от Морару, что его пациент пролежал один только воскресный день, а сегодня утром ушел на работу. В гараже Томов старался как можно меньше ходить, однако и сидеть ему было неудобно: он беспокоился, как бы не соскочил бинт, да и рана еще чувствительно побаливала. Особенно плохо приходилось, когда вызывал к себе главный инженер, Илья с трудом поднимался на второй этаж: бросало то в жар, то в холод. Он прихрамывал и, следуя совету профессора, на все вопросы отвечал, что у него вскочил фурункул. Одни сочувствовали, другие смеялись: «Как раз на том самом месте!» — подмигивая, заметил кладовщик. А электрик нашел причину: «У тебя это оттого, что много сидишь в диспетчерской. Ходить побольше надо!..»

Томов тоже отвечал шутками. Только старый мастер Вулпя как-то странно смотрел на него. Томов, успокаивал себя, что это ему мерещится, но к концу рабочего дня, когда Илья уже оделся и собрался гасить свет, на пороге диспетчерской вдруг появился Вулпя.

— Ты Захарию видишь? — нахмурившись, спросил он:

— Откуда? — равнодушно пожав плечами, ответил Томов.

— Ну, ты брось меня дурачить. У меня двое таких, как ты… А у старшего уже дочь невеста. Я все вижу и понимаю… То, что у вас меж собой, меня не интересует, но вот это видишь?

Вулпя осторожно извлек из кармана металлическую линейку. Томов равнодушно оглядел ее, ожидая, что же скажет мастер.

— Я перед обыском взял это в ящике его верстака…

— Ну и что? Линейка как линейка!

— Линейка… — засмеялся Вулпя. — Не линейка, а верстатка. Шрифт на нее укладывают при наборе. Понял? Он ее, наверное, варил у нас. Вон здесь видна свежая сварка, наверное, не успел счистить…

Томов молчал. Он помнил, что в тот вечер, когда Илиеску скрылся из гаража, он беспокоился о какой-то детали. И вот, надо же… Вдруг Вулпя сказал:

— На, возьми. Передашь ее Захарии. Она ему, наверное, нужна…

Томов шарахнулся в сторону.

— Да что вы, господин мастер-шеф! Какое мне дело? Он скрывается, его полиция разыскивает, а вы мне суете какую-то его чертовщину…

Вулпя нахмурился и сердито пробурчал:

— Твое дело. Зла я тебе не желаю, и не смотри на меня так, если я требовательный. Такой уж я человек. Могу пошуметь, отругать… Но сам я тоже был рабочим и душу рабочую знаю лучше вас. Понятно? А эту штуковину я с риском из-под самого носа у полиции забрал. Нашли бы ее там, сам понимаешь… Бери и не дурачь меня… Увидишь его, передашь…

Но Томов ни за что не хотел брать линейку.

Вулпя положил ее на стол, застегнул пуговицы полушубка и пошел к выходу. С порога он сказал:

— Не хочешь, твое дело. Тогда брось ее куда-нибудь на свалку или в нужник…

Томову казалось, что это провокация, обыщут в проходной — и все. Однако он благополучно дошел до трамвайной остановки, постоял, пока подошел трамвай. Ничего подозрительного. Тогда он вернулся в гараж, сказав вахтеру, будто забыл в диспетчерской перчатки, и, взяв верстатку, снова вышел. Поступок старого мастера заставил его задуматься.

Придя в пансион, он передан верстатку Морару и рассказал, как было дело. Тот вышел во двор и там спрятал ее, чтобы наутро взять с собой в гараж и отдать ня Киру. В пансионе все, кроме Жени и Аурела, знали, что у Ильи нарывает фурункул, и ни у кого, конечно, не было никаких подозрений.

Морару подшучивал над тем, что чирей у Ильи вскочил именно на таком неудобном месте, а Войнягу даже рассказал в связи с этим несколько анекдотов. Смеялся и Томов. Морару был доволен, что Илья развеселился, но в глубине души удивлялся, как это он, потеряв столько крови и пробыв весь день на работе, еще может смеяться.

В дверь постучали. Ня Георгицэ пошел открывать. Вошел Женя. Все сразу обратили внимание на его обновки: серая, в клетку, кепка и яркое, тоже в клетку, полушерстяное кашне. Увидев улыбающегося Илью, Женя облегченно вздохнул.

Подавая Жене руку, Войнягу весело произнес:

— Ого! Господин Еуджен, должно быть, с жалованьем сегодня! Значит, есть у кого перехватить до получки! Живем!..

Женя кивнул головой и прищелкнул пальцами..

— Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить… На работе выплатили, и у перекупщика за картину получил, и, наконец-то, парикмахер расплатился за вывеску, которую еще осенью ему делал! Так что теперь, братцы, ехать домой на рождественские праздники есть на что… Правда, потом опять долго не придется получать, ну и бог с ним… Поеду домой, побуду пару недель, отдохну малость, а там увидим…

Морару снял с Жени кепку и стал ее примерять перед зеркалом. Ня Георгицэ ощупывал кашне и пытался угадать, сколько оно стоит. Илья прижимался к почти остывшей печи. Женя подошел к нему:

— Ну, как?

Томов улыбнулся и подмигнул. Женя достал из кармана сверток и принялся его разворачивать.

Ня Георгицэ покосился на розовую колбасу, издававшую острый запах мяса и черного перца, проглотив слюну, взял небольшой довесок и, усевшись на сундук, принялся медленно жевать, поскрипывая вставными челюстями. Мадам Филотти пришла из кухни тоже попробовать кусочек:

— Колбаса — прямо чудо! Так и тает во рту!.. Шедевр!

А Женя с довольным видом приговаривал:

— Ешьте, братцы, ешьте… Не стесняйтесь, берите!

Илья ел, стоя у печки, и думал: «Женя — хороший малый, настоящий друг, но боится. А вот профессор Букур — рискует».

А спустя неделю, когда Илья пришел к своей тетушке на Арменяска по вызову товарища Траяна и его спросили, не проговорится ли его земляк Табакарев о том, что случилось в субботу вечером, Томов коротко ответил:

— За него я ручаюсь, как за самого себя!

При разговоре присутствовал и высокий кудрявый товарищ, который делал доклад на ячейке. Еще тогда Илья обратил внимание на его бессарабский акцент. Он засмеялся и спросил Илью, знает ли Женя, чем занимается его друг.

Томов не скрыл:

— Догадывается, конечно… И не с того случая, когда меня ранили, а намного раньше. Я как-то попытался вовлечь его в нашу ячейку, но он отказался. Борьбу нашу считает справедливой, но при данных условиях бессмысленной. Правда, позже он мне признался, что для нашей работы не подходит. Я понял, что он побаивается. Вот если, окажем, наше дело победит, он со временем станет передовым человеком… Уверен! Но пока хочет, чтобы волка поймали и еще, вдобавок, связали без него. Тогда он его убьет и, может быть, даже шкуру с него снимет. Такой он человек. Сам на охоту не пойдет. Говорит, что у волков клыки острые, а лес большой… Оттого и предпочитает действовать по русской пословице: «Волков бояться, в лес не ходить». Вот он и не идет… — Томов замолчал и смутился: «Чего это я расфилософствовался!»

Однако товарищ Траян и тот, что был с ним, улыбались ободряюще. Траян сказал: