Юрий Колесников - Тьма сгущается перед рассветом

— Вы посмотрите лучше. Может быть ошибаетесь?

Голос почему-то показался Илье знакомым. Его прервал другой:

— Нет, господин инспектор, не ошибаюсь, он самый!.. Хоть видел его всего два раза, но не запомнить эту рожу и его буйвольский затылок трудно. Я еще тогда писал в докладной… Вы сравните, если сомневаетесь. Там указаны его приметы… А сегодня утром, как только увидел его на площади святого Георгия, сразу узнал. Он зашел в сапожную мастерскую…

Теперь Илье все ясно. Это говорил Лика. Он выследил его.

— Ну, смотри… Если это он, то я из него выкачаю не только всю память с мозгами, — услышал Илья голос низенького. Но тут снова донесся тот же знакомый голос. Илья приоткрыл глаза и со стоном повернул голову в ту сторону, откуда он слышался:

— Хорошо… Пока идите… Мы вас вызовем.

Оказывается, это говорил тот сухощавый с траурной ленточкой на лацкане. Но почему же его голос кажется таким знакомым? Где он мог его слышать?

— Надо немедленно сделать обыск у него дома, а самого пока — в подвал. Придет в себя — образумится, — снова услышал он голос штатского. «Немедленно», — кто же произносил это слово с такой же интонацией? — вновь старался вспомнить Илья.

Кто-то попытался его приподнять, но, видимо, одному это было не под силу, и его снова отпустили на пол. Стараясь сдержать стон, Илья приоткрыл один глаз и увидел перед собой здоровенный ботинок полицейского.

— Погоди! Он, кажется, приходит в себя, — услышал Илья голос коротышки. — Обдай-ка его еще разок…

Немного спустя Илья открыл глаза. Полицейский с трудом поднял его и усадил на стул. Голова кружилась, тело ныло, и все вокруг то прояснялось, то окутывалось туманной пленкой. Хотелось кричать, кричать, сколько есть сил: «Смотрите вот она свобода! Вот ради чего мы в школе и лицее дважды в день пели «Да живет наш король в мире и почете!» Вот она счастливая жизнь в Великой Румынии!»

Штатский обернулся к низенькому:

— Сходите к господину Ионеску и передайте, пусть он немедленно съездит к нему и произведет тщательный обыск… А вы вернитесь и продолжайте…

Низенький вышел. Илья смотрел на штатского и никак не мог понять, почему же его голос ему кажется знакомым. Где он мог его слышать? Худой, сухощавый, в трауре… Наверное, кто-нибудь у него умер: жена или сын… А может быть, дочь, как у того Солокану. Илиеску говорил, что Солокану худой, желтый. Вот и этот такой же… Но голос, голос! «Немедленно!»… Да! «Немедленно уходите!» — Кто-то именно эти слова и этим голосом сказал Захарии тогда в гараже… Он?.. А что если это и есть Солокану? Траур по дочери, а сам черствый!..

Томов с трудом выдавил из себя:

— Господин начальник… простите… ваша фамилия не Солокану?..

— А ты откуда меня знаешь? — не поднимая глаз, спокойно спросил сухощавый.

«Значит, правильно это он!.. Почему же меня бьют?» — подумал Илья.

Держащий Томов а полицейский растягивает рот в заискивающую улыбку:

— Ваш старый клиент, должно быть, господин шеф…

— Ты что, бывал уже у меня?

— Нет, — чуть слышно ответил Томов.

— Впервые значит… А фамилию мою все же знаешь?

Илья молчал. Полицейский дернул его за плечо:

— Ты что ж молчишь, когда господин шеф спрашивает?

Однако Илья по-прежнему не отвечал: «Неужели Захарию предупредил Солокану? Тогда как же он может спокойно смотреть, как меня избивают?»

Низенький вернулся, что-то шепотом доложил Солокану, тот одобрительно кивнул головой. Показав глазами на Илью, сказал:

— Должно быть клиент не новый, знает меня.

Тот поворачивается к Томову:

— Послушай, бессарабская бестия! Ты имей в виду — все, что было до сих пор — цветочки. Впереди — такое, что тебе и не снилось! Слышишь? Послушайся и пожалей-ка свое тело. От тебя немногое требуется.

— Я же вам сказал — ничего я не знаю, поймите, — Илья старался говорить как можно жалобнее.

Низенький в ярости схватил резиновую дубину и снова бросился на Илью, который, прикрыв окровавленное лицо руками, стал кричать изо всех сил. После нескольких сильных ударов Томов вместе со стулом упал на пол. Низенький наклоняется к самому лицу:

— Говорить будешь? Отвечай!

Илья отнял руки от лица, хотел сказать, что ничего не знает, но почему-то не мог, как будто кто-то схватил его за горло. Ему стало страшно. «Неужели отнялся язык?» Но тут он закашлялся и, услышав свой голос, успокоился.

Низенький отошел к окну, снял с себя френч, закатал рукава и, возвратись к лежащему на полу Томову, встретил взгляд, полный ненависти. Напрягая силы, Томов приподнялся, на его залитом кровью лице играла злорадная улыбка: «Нет, палачи… ничего вам не добиться от меня…» Подкомиссар снова пустил в ход дубинку. А Солокану неподвижно сидел в той же позе, покуривая, и ожидал признания своего «старого клиента»…

Цуйка — сливовая водка (рум.) .

Черчеташие — милитаристская организация молодежи в боярской Румынии, маскировала свои истинные цели спортивными занятиями.

В Румынии существовала десятибалльная система.

Хахам — по еврейским религиозным обычаям, только он имеет право резать скот и забивать птицу.

Сигуранца — охранка (рум.) , генеральная дирекция — главное управление.

Примария — городская управа (рум.) .

Галантон — щедрый, великодушный (рум.) .

Коанэ — госпожа, барыня (рум.) .

Чеферист — железнодорожник (рум.) .

Бодега — шинок, закусочная (рум.) .

Пейзан — селянин (франц.) .

Шомер — безработный (рум.) .

Мититеи — национальное румынское блюдо: говяжьи котлетки в виде колбасок, обильно посыпанные черным перцем и укропом.

Флоричеле — жареные кукурузные зерна (рум.) .

Пастрама — копченое мясо с пряностями.

Сублокотенент — военный чин в румынской армий, соответствует младшему лейтенанту.

Ня — дядя (рум.) .

Каймак — сливки (рум.) .

«Зеленый дом» — штаб-квартира железногвардейцев. «Железная гвардия» — фашистская организация в Румынии.

Штранд — пляж (рум.) .

«Родственники в Иерусалиме» — румынское выражение, означающее иметь знакомства, связи.

Плачинта — слоеный пирог (рум.) .