Анатолий Чмыхало - Три весны

Илья Туманов, радостно возбужденный, суетливый, несколько раз отходил к билетным кассам и возвращался с неизменным:

— Все еще оформляют. Лейтенант пошел с литерами к военному коменданту.

Оно было уже из новой Алешиной жизни, это короткое, звучное и манящее слово — «литер». Конечно же, оно не имело никакого отношения к литературе. Впрочем, литеры рифмовались с юпитерами, с пюпитрами и еще со многими-многими заведомо поэтическими словами. Жаль, что у Блока в стихах нет литеров. В его времена это было презренной прозой. Он больше писал о Прекрасной даме и Фаине, И еще Карменсите, перед явлением которой слезы счастья душили ему грудь.

А с Костей Алеша, пожалуй, помирится. Ну погорячились оба и хватит. Всякое в жизни бывает. Может, больше и не доведется увидеть друг друга. Например, начнется война, должна она начаться. А Косте никто и никогда больше не принесет из библиотеки новых стихов.

— У вас литер один на всех? — спрашивал дотошный Сема Ротштейн.

— Нет, у нас несколько литеров. Я сам видел, — в тон ему, серьезно отвечал Илья.

И все-таки это было хвастовством: столько раз повторять полюбившееся слово. Примитивностью мышления. Алеша никогда бы не стал жонглировать этим словом, стыдно. И Костя тоже. А Костя в общем-то умный парень, только Влада его подпортила. Правду говорят, что с кем поведешься, от того и наберешься. Вот и ехидничает он и не очень дорожит мужской дружбой. Но помириться с ним все-таки надо. И Алеша порывисто подвинулся к Косте, и сказал:

— Живут вместе, как мы, привыкают, а потом однажды расстаются…

Это было сказано таким тоном, словно разлука Алешу нисколько не касалась, словно уезжал кто-то третий. И Костя почесал затылок, невесело улыбнулся. Он понимал Алешино состояние, потому что сам чувствовал сейчас примерно то же. И не выдержал, положил свою широкую ладонь на Алешино плечо:

— Эх, Леша, Леша! Не поминай лихом!

— Ладно, — с облегчением вздохнул Алеша, казалось, только теперь осознавший все, что происходит. — Я напишу тебе. Но ты отвечай подробно. Интересно ведь нам, что у вас тут.

Костя по-дружески обнял Алешу за плечи, и они отошли от ребят, чтобы их никто не слышал. И тогда Костя наставительно сказал:

— Ты не ругайся с Ильей.

— Да-да! — вдруг вспылил Алеша. — Ты хоть здесь-то не играй, Костя, в рыцаря! Пижон твой Илья! И ты это сам знаешь. Уж как он тебе нравится! Великодушен? Не набил тебе морду? А ведь набьет, подожди немного.

— Он честный и добрый, Илья.

И вот Алешу неожиданно озарила мысль, что это никто иной, а Костя сказал Петеру о ресторане. Ведь только ему, Косте, говорил Алеша об этом. Какой же Алеша дурак, что подошел мириться и в момент раскис, когда надо было совсем не замечать Костю. Да и как же иначе поступать с предателями!

Алеша уши развесил, слушая Костины советы. «Не ругайся с Ильей, он честный, он добрый»… А сам-то честен, Костя!? Еще и другом называешься!

— Знаешь, знаешь!.. — смуглые щеки Алеши побледнели. — А ведь я тебе не прошу! Как хочешь, так и считай. Я ничего не боюсь… Но ты поступил подло!

— Ты о чем это? — удивился Костя.

— Сам знаешь! А дружить с тобой не стану!

— Эх ты! Ну и не надо! — Костя плотно сжал сухие, запекшиеся губы.

Примирение не состоялось. Они разошлись и уже не подходили друг к другу до самого отправления поезда.

С огольцами подкатил на трамвае Васька Панков. Ватага с ходу шумно врезалась в толпу. Васька редко показывался одноклассникам со своими уличными дружками, стыдился он своей компании. И сейчас, заметив в толпе длинного Илью Туманова, он круто отвалил от огольцов. На какую-то минуту Васька совершенно потерялся из виду и подскочил к Алеше уже со стороны вокзала.

— Привет славной советской авиации! — живо заговорил он. — А мы что? А я что?.. Кто любит ползать — летать не может. Разве не так? Но бог не фрайер, он правду видит. И я вот соберусь и рвану в Китай по следам старика Пржевальского!

Девушки сдержанно рассмеялись. Влада кокетливо дернула розовым носиком:

— Да ты уж лучше в Африку, на Замбези, например. На озеро Чад, к пигмеям.

— А чем Китай хуже? Кашгария, Гоби, Лхаса! — сказал Васька, упиваясь звуками чужих названий. — Я всем докажу. Я побываю в этой варварской стране… Я пройду с караваном верблюдов по горячим пескам Синцзяна!

Он потянулся к Алеше и горячо зашептал на ухо:

— Не подумай, что треплюсь.

Девушки потихоньку затянули подходящую к случаю песню:

— Споем, ребята!

— Давайте все. Начинайте по новой!

Высокие голоса девушек зазвучали проникновенно, уверенно. Песню подхватили парни, перекинулась она и на другой конец привокзальной площади, и вот ее уже пели все. И Алеша пел, хотя совсем не думал сейчас о песне. А думал он почему-то о том, что на вокзале не было Веры из десятого «Б», той самой синеглазой Веры, с которой репетировал Алеша в «Медведе». Конечно, она ему никто, но все же могла бы проводить. Она красивее Влады, и как только этого не замечают парни! И правильно, что не замечают, а то скажут ей, и вообразит она себя бог знает кем.

Наконец появился затянутый новыми, скрипучими ремнями лейтенант. Он махнул веером из бумажек:

— Разобраться по двое. Взять вещи.

Алеша поднял свой легонький фанерный чемодан, и тут к нему подбежала сестренка. Она ласково забросила руки на плечи, и он нагнулся и поцеловал ее. И на мохнатых ресницах сестренки увидел слезы.

— Не плачь, Тамарочка. Я буду приезжать, — с нежностью сказал Алеша. Хорошо бы никогда не разлучаться с сестрой. Но что поделаешь, ему нужно ехать.

На перроне призывно ударил колокол, двинулись к поезду добровольцы. А за ними хлынула шумливая волна провожающих. Железнодорожники сначала хотели сдержать эту волну, преградили ей путь, но их тут же отбросило далеко в сторону.

Вскоре началась посадка. Молодая проводница, отбиваясь от гогочущих парней, открыла дверь общего вагона, и в тамбур градом полетели мешки, рюкзаки, чемоданы. Лейтенант забегал, попытался навести какой-то порядок, но его никто не слушал. Наконец, выйдя из себя, он дал петуха, сорвал голос и отступился.

В какие-то минуты вагон забили до отказа. Сидели и вповалку лежали на полках, на полу, в тамбурах, в туалете — где только можно было хоть как-то примоститься. Проводница и лейтенант чудом пробирались из одного конца вагона в другой.

— Переходите в соседний вагон! — требовала умученная проводница. — Пол мне продавите. И дышать нечем, как в катухе.

— А мы привычные, небалованные, — весело, задиристо отвечали ей.

Было жарко и душно. Ребята взмокли. Лишь когда поезд лязгнул буферами и тронулся, в окна повеяло приятной вечерней свежестью.