Анатолий Чмыхало - Три весны

Она вздрогнула от этого короткого прикосновения и решительно высвободила руку. И Костино сердце ужалила обида. Первым желанием было покинуть Владу, никогда больше не быть с ней.

«В чем я виноват? Что остался дома? Вздорная она и глупая. Вот возьму и сразу скажу ей все», — мстительно подумал Костя.

Однако он ей ничего не сказал, а только замолчал, и они молча шли до самой калитки. И это еще больше злило его.

Костя поздно вернулся домой. Не зажигая света лег в постель. И слово за словом перебрал в памяти весь разговор с Владой. И нисколько не пожалел о случившемся. Отъезд Ильи, разумеется, тут ни при чем. Владе просто скучно, она не может жить без этих сложностей, она сама создает их.

Костя проснулся и увидел у своей постели мать. Располневшая с годами, она, скрестив руки на животе, устало и грустно глядела на сына.

— Поссорились с Владой-то? Я так и рассудила вчера, когда ты тут охал. Уж и не ведаешь, где найдешь, где потеряешь. Может, оно и к лучшему все. Ну не бывает же так, чтобы одна девка гуляла с двумя парнями! Это же чистое позорище, когда вот так. Балованная, значит, она и в жены не каждому годится.

— Хватит, мама, — нахмурился Костя.

— Ты вот не слушаешь. А я вот желаю, чтоб тебе было спокойно и хорошо.

— Да зачем он мне, твой покой? Зачем?

— Сколько их ходит, умных да степенных, а вы с Ильей Тумановым как два дурачка. Да, она, наверное, и обеда приготовить не сумеет. И белье не постирает.

— Брось, мама! Ты пошла бы в кухню. Там что-то кипит, — сердито проговорил Костя, подумав о том, что настоящей любви, очевидно, не бывает без вот таких душевных мук. Надо пройти сквозь это. И напрасно, совсем напрасно он обвиняет Владу. Ведь, в сущности, ничего не произошло.

— Это у тебя кипит, Костик. Ну не буду, не буду. Не промахнись только, — и совершенно другим тоном спросила — Лешу-то проводили, чай?

Костя утвердительно качнул головой, отбросил пятерней упавший на лоб вихор.

— Илью тоже?

— Да, да, да! Всех проводили! — грубо сказал Костя.

Мать поспешно, как бы взбираясь по невидимой лесенке, замахала руками и подалась в кухню. А когда Костя несколько остыл, он понял, что мать не столько говорила о нем, сколько о себе, о своей жизни. Нет, она никогда не жаловалась сыну на свою долю. Но она не была счастливой — это знал Костя. Когда отец, жилистый мужик с длинными руками и маленькой головой, напивался, он любил куражиться и говорить, что взял за матерью приданого одних вшей, а ввел ее женою в дом крестовый. Отец хвастался, а мать, сощурившись, холодно смотрела на него или даже сквозь него. И не было в этом взгляде ни капельки уважения к нему, ни сочувствия, ни жалости.

Вечером того же дня мать снова заговорила о Владе:

— Модница она. Леша-то вот рассказывал, будто стриженая. Ну как же так? Девушка должна быть обязательно с косами, а не с сосульками на голове.

— Не лезь, безмозглая женщина, — оборвал ее отец. — Пусть ухаживает, коли нравится. Ты же не знаешь про нее ничего. А у Костиной крали отец в начальниках.

— Не с ним Костику жить. Если уж что, так к нам приведет жену, как положено.

Костя решительно поднялся, чтобы уйти к себе в комнату. Как надоели ему эти разговоры о женитьбе! Невесту ему, видите ли, подыскивают с богатыми родителями, как в старые времена. И то им неладно во Владе, и другое.

— Откуда вы взяли, что я хочу жениться? Да никогда я не женюсь, уеду в армию! Лешка уехал, и я уеду! — рубанул рукою воздух.

— Коням хвосты крутить? — рывком повернулся к нему отец.

— В летчики.

— А учил я тебя зачем? У Алешки жрать нечего, вот и поехал. А тебе и котлетку подай, и маслица. А ты на курсы иди. На инженера или на бухгалтера.

— Не хочу!

— Ну это мы еще посмотрим! Меня на кривой не объедешь. Я тебе не манекент.

— Манекен, — поправил Костя.

— Выучился на собак брехать, — сердито проворчал отец.

А мать про свое. Ее терзала мысль о своенравной Владе, которая помыкала Костей, таким умным, таким рассудительным Костей.

— Видел ее в школе? Таки не помирились? Гордая. Куда уж барыне знакомство водить с тобою. А ты ведь отличник, председатель учкома.

— Хватит, мама, о ней, — сказал Костя и ушел к себе.

Всю ночь он писал стихи и негодовал. В самом деле, Влада всегда относилась к нему, как к мальчику. А он давно уже мужчина. Захочет и действительно уйдет в армию, хоть сегодня. В кавалерию, в пехоту — куда угодно. Человек и впрямь должен быть сильным. И кому сейчас нужно учиться, когда на земле идут войны и льется кровь.

«И я хочу, хочу туда, где бой», — шептал он.

Назавтра Костя впервые ушел с уроков. Вместе с Ваньком. Прямо из школы они направились в военкомат, по пути горячо обсуждая, как добиться, чтоб их непременно взяли на службу.

Во дворе военкомата какие-то люди, сбившись в кучку, по команде надевали на потные лица и снимали глазастые противогазы. У них это получалось сравнительно ловко. Видно было, что тренируются не впервой.

— К соревнованиям готовятся, — заметил Ванек.

Люди были в военной форме. Ими командовал высокий и костлявый мужчина с двумя шпалами на малиновых петлицах. Он-то и оказался районным военкомом, как объяснила ребятам девушка, наблюдавшая за учениями из распахнутого окна. Она была тоже в гимнастерке и пилотке.

— Но вам, очевидно, нужен капитан. Это вот тот, большеносый, который слева, — сказала она.

Костя и Ванек дождались, когда закончилась тренировка, и вошли в дом следом за капитаном. Он на ходу уложил противогаз в зеленую сумку и вытер руки носовым платком. Капитан принял их в крохотной комнатке с двойною решеткой на окне. Разумеется, он хранил здесь много разных тайн.

— Вы ко мне?

— К вам, товарищ капитан! — бойко ответил Ванек, поедая глазами командира.

— Хотите в училище?

— Мечтаем.

— А мест нет.

— Как же? — сказал Костя, нетерпеливо переступив с ноги на ногу. — А в Ташкент, в летное набирали, так ведь?

— Пришел запрос, вот и послали.

— Может, еще куда… — попросил Ванек.

— Нет, — отрезал капитан, углубляясь в бумаги. — Нынче много охотников. Всем надо в училище!..

Делать было нечего. Они вышли на крыльцо, опечаленные до крайности. Жаловаться-то некому — вот беда. Такие уж в армии порядки: сказано тебе и — валяй!

А следом за ними из военкоматской двери вышел Федя. Ребята удивленно переглянулись. Как и когда он мог обойти их? И чего он здесь?

Федя обрадовался им:

— Не унывайте, мои юные друзья! Все образуется со временем. Только — т-с-с! — с таинственным видом он приложил к пожухлым губам короткий и толстый палец. — Меня тоже не берут. А я тоже есть человек, существо мыслящее, разумное.

Илье и Алеше казалось, что они еще не сходили с поезда. После суток пути их покачивало, и в ушах стоял дробный, клонящий ко сну перестук колес. А жара и духота была в Ташкенте похлеще вагонной.