Николай Сухов - Донская повесть. Наташина жалость [Повести]

— Здравствуй! — не глядя на него, ответил старик, и это прозвучало как «пошел к черту!».

— Вы куда же это?..

— А вот сюда… в хату.

Наташа суетливым движением пальцев невпопад поправляла на голове пуховый платок и шла мимо Тихона молча, будто не замечая его.

Тихон презрительно окинул ее взглядом и сказал уже насмешливо, с издевкой:

— Зря, зря хоромы на хлев меняете!

«Долго ли ты будешь владеть этими хоромами? Посмотрим!» — рвалось с языка у Годуна. Но он не сказал этого, а только незаслуженно хлестнул корову.

Перед тем как попасть домой, Тихон случайно виделся и разговаривал в немецкой районной комендатуре с переводчиком.

Это — когда Тихон проходил через лежавший на пути районный центр, километрах в сорока от хутора, и, заприметив у комендатуры грузовую машину, готовящуюся в дорогу через его хутор, как удалось ему узнать, попросился на ней подъехать.

Переводчик — очкастый, непомерно юркий, из дельцов человечек — обстоятельно выспросил Тихона о его прошлом и настоящем, убедился, видно, что он не врет, и любезно устроил его через начальство на эту пустую машину, сказав, что такие люди, как он, Тихон, сейчас им очень нужны, так как на хуторах еще нет пока ни одного представителя власти, ни одного старосты.

Конечно, Тихону наплевать было и на этого очкастого мозгляка и на эту должность. Ему бы теперь снова мельницу, и не какую-нибудь отцовскую шестикрылую ветрянку, а настоящую, с паровым двигателем, постава хотя бы на три для начала, батраков несколько — и он опять бы раздул кадило. Но ведь война-то еще не окончена! И если комендатура будет настаивать на своем, то он не откажется.

Но что там впереди будет — увидится. А пока Тихону хотелось просто пожить дома, хотелось хоть немножко легко пожить, повольничать.

В хуторе Тихон встретил своего дружка детства, почти сверстника Федосея Минаева, Репья, как его звали, за задиристый характер и манеру придираться ко всем встречным и поперечным.

Тому в жизни повезло: отец его, подлежащий раскулачиванию, догадался вовремя умереть, и Федосей по этой причине остался в хуторе, работал в колхозе, хотя в душе и проклинал его.

Был и он немного на фронте. Но потом сбежал из части и тайком заявился домой. Несколько месяцев скрывался в коровьем катухе, в замаскированной яме, куда жена подавала ему питье и еду. А когда Красная Армия отступила и власть из хутора уехала, показался на люди.

По-разному хуторяне отнеслись к Тихону: иные — с опаской, настороженно косясь на него; большинство — просто с ненавистью (он это видел и отвечал тем же); и только кое-кто, как Федосей, обрадовался ему.

В тот раз, когда Тихон повстречал Годунов, он заходил на свое бывшее подворье. Осмотрел пустой дом, сараи и все другие постройки: погреб, колодец и прочее. Все здесь было сделано по-хозяйски, прочно, и Тихону это понравилось.

На карнизе дома и наличниках окон кое-где уже стерлась порыжевшая краска, и в этих местах были заметны следы пожара. Тихон был доволен теперь, что дом, который он хотел когда-то уничтожить — и по злобе, мстя, и из-за того, чтобы расчистить над ямой место, — от огня тогда уберегли. Выходит, дом для него же и пригодился. Мог ли Тихон предугадать что-нибудь подобное!

Огромные окна и два входа в дом Тихону пришлись не по нутру. Этак от воров, пожалуй, трудно уберечься. Да к тому же и ставни из жидких досок были без болтов для внутреннего запора. Но все это — мелочь, конечно. Переделать нетрудно.

В одной из комнат в углу валялись кожаные, вконец изношенные женские туфли. Тихон ковырнул их носком сапога. «Может, Наташины?» — подумал он. И вдруг приступ бешенства охватил его.

До самого последнего времени в нем где-то под спудом чувств все еще таилась какая-то слабая надежда, даже не надежда, а только тень ее: а может быть, Наташа ждет его?.. Может быть, она еще не вышла замуж? Ведь как-никак, а в трудную для него пору она все же его не выдала.

Но в первые же минуты приезда в хутор, когда он разговаривал с ребятами, от этих надежд его не осталось ничего. И образовавшуюся пустоту в душе заполнила ненависть. Самая доподлинная, неукротимая.

Теперь, если бы даже Наташа и подобрела к нему, чего никак не видно, все равно она для него уже не существовала, так как он придерживался отцовских правил: ищи невесту не богатую, а непочатую.

Тихон вспомнил про зарытый сундук и вышел во двор, снова осмотрелся. Оказывается, так легко было найти яму, а он столько мудрствовал тогда, вымерял. Вот и глиняную насыпь еще можно различить, где когда-то была кухня; вон под углом дома и груша все еще стоит, хоть и остались от нее одни кочерёжки. Ясно, сундук под домом. И кажется, как раз под той комнатой, где валяются обноски женских туфель.

«Придется выламывать пол, — подумал Тихон. — Все теперь, должно быть, погнило к черту!»

Но сейчас из сундука ему ничего не надобилось, и с ямой возиться он пока не стал.

«Проклятая жизнь, эх! Выпить-то с горя и то нельзя — того и жди, эти братцы кишки выпустят!»

Он накрепко закрыл все двери — и внутренние и наружные, — чтоб зря не нахолаживать дом, накинул на пробои петли, приткнул их щепками и, сгорбившись, пошагал со двора, направляясь к Федосею Минаеву.

Дни ковыляли однообразно-тяжкие и безрадостные, сменяясь еще более тяжкими ночами. Томила полная безвестность: что в действительности в мире делается, где свои войска, скоро ли немецкому супостату конец будет?

А слухи час от часу становились все не легче: Красная Армия дотла разбита, правительство бежало в Сибирь, немцы уже вплотную продвинулись к Волге и заняли приречные города от Астрахани до Саратова.

Годун, наслушавшись таких новостей, взбирался на печь, кидал в угол подушку, отгребал к одной стороне сушившуюся рожь и, подмяв бурно линявшую бороду, безмолвно лежал там целыми сутками.

За последнее время он заметно сдал, постарел. Бывало, в эту пору года — при первых крепких морозах — он до глубокой полночи не давал семье покоя: сидел на полу, обложившись со всех сторон охапками талов — и белыми, и синими, и красными, — и с редким умением старательно мастерил для колхозной птицефермы гнезда со всякими причудливыми узорами.

(Когда-то старик опасался, что в новом доме ему уже не придется заниматься этим любимым делом. Оказалось, наоборот. Здесь, в просторных высоких комнатах, еще удобнее было работать: можно было уже без боязни выхлестнуть оконное стекло или задеть лампу размахивать длинными гибкими талинками, вплетая их одну за другой.)

Но это было прежде. Теперь же Годун за всю осень даже и на лиман за талами ни разу не сходил. Дома у них остались кизяки, сено для коровы, а старик ни за что не хотел глаз туда казать. Благо, что все это нашлось у Лукича, и они пользовались теперь его добром. Авось расквитаются с ним, коли доведется.