Марк Гроссман - Годы в огне

Но стоило набежать тучам, и войска шли чуть не ощупкой, с опаской ставя ноги на камни, готовые вдруг зашевелиться под сапогом.

Путна, поручив Ворона коноводу, шагал с дивизионным инженером впереди. За их спиной двигались помкомполка Бебрис и рота саперов. Белицкого, одолевшего весь этот путь в авангарде, отозвал к себе Эйхе, и начальник штаба вернулся в центр колонны.

Карельцы маршировали молча — сосредоточенно вслушивались в сумерки, к тому же еще просто экономили силы, не желая их тратить на разговор.

Чуть не на всем пути таились у реки камнепады, темнели котловины и воронки, обрывалась или лезла на кряжи тропа, возникали пропасти, похожие на рваные раны.

Утром огляделись позорче, похвалили без восторгов узкую прибрежную полосу, но тут же вздохнули: дорожка превратилась в тропу, вдруг перескочила с северного берега на южный, снова вернулась на северный и пропала совсем.

Пока брели по дну Юрюзани, узнали от разведчиков и проводников: на пути громадная расщелина, и обходить ее бессмысленно — развал тянется далеко в горы, упирается там в сплошную ломь [18] Ломь — непроходимый лес. . Не рубить же проходы в тайге!

Как только карельцы уперлись в пропасть, тотчас разнесся по каньону дружный, торопливый, почти лихорадочный стук топоров и, немного погодя, ударились о землю, ломая кроны, тяжелые корабельные сосны. Их перебросили через расщелину, положили поперек слой жердей, покрыли хворостом и ветками, посыпали негусто землей.

И сразу устремился через мост всякий пеший народ.

Однако все, что двигалось на колесах, останавливалось у нехитрого инженерного сооружения. Кони косились на пропасть, ржали, упирались всеми ногами. Их выпрягали из оглобель, обматывали копыта тряпками, чтоб не провалились в настил, и, поглаживая, унимая добрым словом, вели под уздцы.

Орудия без передков тащили сами, так же поступали с зарядными ящиками, предварительно в обнимку перетащив снаряды. Несли их заботливо, с превеликой бережью, понимая — другие здесь взять негде.

Тем же продуманным, молчаливым порядком перебирались с берега на берег, когда прижимы сталкивали тропу в воду, а глубина не позволяла перебрести Юрюзань.

Переправы трещали под грузом: земля, жерди и ветки, измочаленные тысячами колес и ног, падали в кристальную воду реки.

Иногда Юрюзань раздавалась, течение ее становилось спокойнее, замедлялось, но именно здесь почему-то, под гладкой водой, таились самые глубокие омуты и ямы.

Время стояло мягкое и теплое, над Каратау простерлось небо без единого облачка. Вечером река укуталась в туман, звуки марша стали сильнее, но это уже не вызывало тревоги: марево прятало войска от чужого глаза.

Новая ночь была много хуже первой. Измотанные бесконечным движением, смертельно уставшие от перетаскивания телег, орудий и кухонь, от строительства и починки мостов, а еще больше — от марша без сна, красноармейцы мерзли в темной, тревожной неизвестности. Костры разрешалось жечь лишь в пещерах, но пещер на всех, понятно, не хватало, и люди грели себе душу и тело одним табаком.

И снова утром брели бригады, угрюмо хмуря брови и запаленно дыша. И нависали над ними — куда ни брось взгляд — пасмурные крутые скалы и пропыленная зелень, и не встречалась на всем пути ни одна цивильная душа, никто в гражданской одежке!

Эйхе, Гончаров и Белицкий теперь двигались в двух верстах от полка Путны, в полевом штабе дивизии. К ним то и дело подъезжали конные ординарцы частей и тут же уносились обратно, выслушав очередной приказ начдива или комиссара.

Эйхе нервничал и старался, чтоб это состояние не заметили Гончаров и Белицкий. Впрочем, и военкомдив, и начштаба были не в лучшем расположении духа.

Груз громадной ответственности отяжелял им души. Легко сказать — пройти полтораста верст за трое суток! Люди уже теперь, одолев две трети пути, кажется, до предела истратили силы. Даже на равнине, на гладком тракте такой многоверстный рывок мало кому по плечу! Что ж говорить о броске в горах, где все иссечено, перепутано, сломано, и нет ночи на сон и огня в темноте? И снова мучили мысли: как держать связь с армией, с ближними дивизиями, и не надо ли все же озаботиться выполнением Полевого устава и наладить меры походного охранения, и как проводить на ходу партийную и политическую работу.

Начдив видел: многие бойцы тащились в разбитой обуви, и пальцы торчали наружу, ибо и новые сапоги с трудом выдержат подобную надсаду, а где они, новые сапоги? Люди одолевали каменные и таежные завалы, шли порой прямо по реке, вконец истачивая жалкие, не раз чиненные подметки.

Днем Эйхе, Гончаров и Белицкий почти не слезали с коней. Мотались вдоль бесконечной колонны войск, где добром, а где и жестко поддерживая дух стрелков.

Надо было, хоть из кожи выскочи, чтоб люди не вешали голов. И комиссар полный день пропадал в полках, стараясь сказать на привалах слово мужества своим беззаветным бойцам.

Люди знали общую цель рейда. В колонне были командиры с картами; шагали уральцы, с детства знающие, откуда и куда течет Юрюзань. Даже лекари и обозники разумели, что путь их — в затылок врагу, ему на позор и гибель. Но более того не ведали.

И, может, потому, что знания их были не исчерпывающи, могильная узость ущелья, мрак обстановки за ним рождали в душах бойцов неловкость и даже досаду.

— Где беляки? — спрашивал рейд. — А не козни ли это, что нет их вокруг? Вторые сутки тараним мы тыл Колчака, а ведь ихние офицеришки тоже, чать, не круглые дураки!

Иной боец, многожды продырявленный и на японской, и на мировой, и на этой, гражданской, потянется с хрустом в костях, обронит лукаво:

— Поглядеть бы на него, белячка, одним глазком да пульками обменяться. Все легче было бы!

— Недолго тебе пульки беречь, — отзывался комиссар, покусывая усы и стирая рукавом пот с гладко обритой головы. — Скоро пригодится он нам, свинец, когда, как сокола, свалимся мы на белых ворон там, на Уфимском плато. Или, что же думаете, бойцы, пошли бы мы в эту чертову глушь, коли б не радость — всласть накостылять Колчаку шею и вымести адмирала с Урала?

Это был, само собой, великолепнейший довод, и бойцы, сколько можно, поднимали головы и даже улыбались (как уж оно там выходило!) своему твердому комиссару.

На ином коротком привале Гончаров доставал из планшета малую книжечку (ее неделю назад получили в армии), читал вслух с волнением, и это чувство передавалось слушателям, что вполне было заметно по их трепетным лицам.

Брошюра называлась «Книжка красноармейца» и состояла из вопросов и ответов на самую главную суть гражданской войны.

Вот что читал Николай Кузьмич:

«КТО ТЫ, ТОВАРИЩ?» если тебя так спросят, отвечай: «Я ЗАЩИТНИК ВСЕХ ТРУДЯЩИХСЯ».