Марк Гроссман - Годы в огне

Мало-помалу установилась связь с одной из главных явок подполья в Челябинске. Ее держал сорокалетний сапожник Иван Васильевич Шмаков, кряжистый хмуроватый человек, открывавший рот лишь при крайней нужде.

Сначала явка действовала в Заречье, близ Семеновской церкви, в доме торговца Сидякина.

От посетителей, нуждавшихся в услугах Шмакова, не было отбоя, и купец однажды обратил на это внимание.

— Слышь, Иван, — сказал он постояльцу, — чо это така орава шатается? Все ли заказчики?

— Деньги исправно плачу, — буркнул Шмаков, — а все прочее — не твоя забота.

Тем не менее, Центр распорядился, чтоб Иван Васильевич сменил явку, и сапожник подыскал другую квартиру, вполне подходившую для тайных целей. Он снял две полуподвальных комнаты на углу Преображенской и Горшечных рядов [54], в доме хлеботорговца Мартынова. Из жилья было два выхода на обе улицы; подходы к дому просматривались вполне отменно, и нападение на явку врасплох почти исключалось. Однако охрану дома вели строго, особо, когда там совещалось подполье.

В эти часы и на Преображенской, и на Горшечных рядах дежурила вся семья — жена сапожника Степанида Никифоровна, брат Василий Васильевич, а также дети — семнадцатилетняя Поля и двенадцатилетний Вася.

Впервые придя на явку, Дионисий наткнулся прежде всего на младших Шмаковых. Пока Поля выспрашивала военного, к кому он и зачем, ее брат исчез и вернулся с отцом, мрачно глядевшим на незнакомца из-под мохнатых бровей.

Они отошли в сторонку, Дионисий сказал пароль и, убедившись по отзыву, что ошибки нет, отправился вслед за хозяином в полуподвал.

Явку оборудовали не совсем обычную. В погребе жилья помещалась тайная типография Центра. Это была, конечно, примитивная печатня, с бора по сосенке. Шрифт для нее собирали по крохам большевики и рабочие, внедренные в военные и гражданские типографии города, а наборные кассы сколотило подполье депо.

Купить печатный станок, разумеется, было негде, и его строили сами по собственным чертежам.

Набирал и печатал прокламации подпольщик Осип Хотеенков (Лазарев, Григорьев, Митя, «Язва»). Хотеенков и Шмаков вполне подходили друг к другу и, бывало, за целые сутки не тратили и десяти слов.

Лебединский пришел на явку за листовками и деньгами для куреня. Средства предназначались семьям арестованных и погибших солдат.

Было начало февраля, Дионисий нес под мышкой валенки, у которых оторвалась подшивка.

Пока Полина Шмакова аккуратно складывала листовки в глаженую рубаху и перевязывала сверток, отец ее подшил валенки, предварительно сложив между подошвами деньги.

Дионисий с уважением, даже восхищением разглядывал молчаливую семью, чье мужество и умение давно уже снискали любовь рабочего Челябинска.

Типография обосновалась в подполье шмаковского дома в начале сентября минувшего года, а в октябре появились первые прокламации, подписанные «Челябинский комитет РКП(б)». За несколько месяцев ежедневного тяжкого риска и каторжного труда большевики выпустили двадцать тысяч листовок.

Лебединский теперь знал многое, ибо жил не сам по себе, не в одиночестве, оскорбительном человеку в подобное время, а вместе с людьми, чьи надежды и цели были его судьбой.

Дионисия осведомили, что доверие к нему, приезжему человеку, не пришло само собой. На одном из заседаний Центр снова и снова выяснял у Киселева, откуда он знает Лебединского, и Соня Кривая, которую поддерживал Залман Лобков, требовала, чтобы ответы были без «если» и «полагаю». Строже других вел себя в ту ночь помощник коменданта станции Челябинск, вахмистр 3-го гусарского полка Григорий Широков, носивший подпольную кличку «Орел». Широков, ведавший контрразведкой подпольного военного штаба, говорил Киселеву:

— Василий Герасимович, ты головой отвечаешь за Лебединского. Но это далеко не все. Мы все, вся организация, играем с огнем, и если Лебединский предатель…

Киселев знал, что подпольщик имеет право на резкие слова. В прошлом учитель одной из начальных школ, Широков писал, вступая в подполье: «Желаю помереть за пролетариат и быть первым работником для него».

«Орел» и в самом деле ежедневно ходил одной дорожкой со смертью, ибо питал подполье самыми секретными военными сведениями. Вместе с телеграфистом Вишневским он сообщал красным о передвижении полков, грузов, о ходе войны и главных приказах.

И Киселев ответил «Орлу»:

— Григорий Павлович, я все понимаю. За Дионисия — моя голова в заклад.

И киевлянин кратко рассказал Центру то, что надежно знал о Лебединском.

В тайное движение красных Денис вступил совсем мальчишкой — ему только-только исполнилось шестнадцать лет. Подросток выполнял такие поручения, за какие, в случае провала, грозила бессрочная каторга.

Его схватили в июле 1907 года, когда подпольщику исполнилось семнадцать лет и десять месяцев. До совершеннолетия оставалось совсем немного. Эти шестьдесят дней спасли юношу: его сослали лишь на три года в северные земли.

Половину этого срока он провел на берегу Вычегды. Денису удалось и здесь, в глуши, нащупать связи со своими, и власти поспешили отправить его в один из захолустных городков Вологодской губернии.

Обретя свободу, он снова занялся нелегальной работой. В 1912 году подполье сообщило, что Лебединскому опять грозит арест. Скрываясь от жандармов, молодой человек бежал в Румынию. Здесь, в Бухаресте, он пять лет работал металлистом и лишь в апреле семнадцатого года возвратился на родину.

В пору октябрьских гроз Лебединский оказался в окопах Карпат. Через некоторое время фронтовик стал добровольцем Тираспольского красногвардейского отряда.

Как только вышла возможность, навестил свое село, но старики его уже померли, и он отправился в Киев, где тотчас вступил в связь со своими. Через некоторое время его отправили в Москву, и он привел прямо на Киевский вокзал эшелон с зерном и оружием.

Может быть, поэтому Москва, в свою очередь, определила Лебединского в продотряд, коему надлежало привезти хлеб из Сибири.

В дни чешского мятежа Дионисий по воле случая очутился с продотрядом в Челябинске.

— Ну, что ж, — подводя итог суждениям, сказал Широков, — я готов поверить этому человеку.

С тех пор Лебединский получил доступ к былой и грядущей жизни подполья. Теперь он понимал: крушения, порча связи, взрывы, которые непосвященным людям казались случайностью, есть части общей тайной войны с врагом. Он весело щурился, читая в челябинской газете «Вестник Приуралья» заметки о крушении и сходе поездов с колеи, «вследствие неправильного положения стрелки № 95» и «самопроизвольного отцепления части вагонов».

Лебединский знал, что поезд Колчака, шедший из Челябинска в Омск в феврале девятнадцатого года, спасся лишь по чистой случайности. Подпольщики Иван Ботов, Федор Балакин, Дмитрий Сумин и с ними несколько путейцев разобрали путь между станцией Чернявская и разъездом 31-го километра. Адмирал должен благодарить бога, что его состав опоздал и под откос пошел тяжело груженный товарный поезд.