Александр Удалов - Чаша терпения

Этого требовали все — сменить климат, увезти Наташу в Россию, чтобы малярия оставила, наконец, ее в покое. На этом настаивала Вера Давыдовна Пославская, врач, которая лечила Наташу. Да, и надо отдать ей справедливость: сначала ее лечение помогло, приступы малярии перестали мучить Наташу, но с весной опять возобновились и уже ничто девочке не помогало.

— Да, вам надо увезти ее в Россию, — снова и снова твердили ей и сама Пославская, и Кузьма Захарыч, и Маргарита Алексеевна. Потом эти же слова сказали ей Курбан и Тозагюль. Не соглашался с этим мнением только один Худайкул, который считал, что достаточно девочку привезти из города в деревню да поселиться непременно у него, как болезнь тотчас покинет Наташу.

Надежда Сергеевна молча, с грустью и благодарностью смотрела на Худайкула, думала: «Как было бы хорошо согласиться с ним… Если б он был прав. Если б это помогло. Но ведь не помогает».

Дважды она приезжала с ребенком к Худайкулу, но там приступы малярии протекали, казалось, еще тяжелее.

«В Россию… Но куда, в Россию? В Петербург? Ни за что! А больше мне некуда ехать. Некуда. Понимаете вы, Друзья мои?! Некуда!»

Надежда Сергеевна уронила голову на стол, на руки, и вдруг поспешно опять подняла, ее.

— Что это? Слезы? Я плачу? — шепотом сказала она себе. — А все говорят, что я крепкая. Да, да… я крепкая, крепкая… Не надо плакать…

— Я не плачу, мамочка, — ясным голосом сказала Наташа. — У меня уже головка не болит. Дай мне пить. И спой песенку. Про ветер, про ветер…

— Хорошо. Я спою, а ты спи.

— Я сплю.

Но Надежда Сергеевна вдруг забыла первые слова песни и сидела молча, растирая пальцами виски.

— Тебе хочется спать? — спросила Наташа, следя за матерью широко открытыми глазами. — Почему ты не ложишься со мной?

— Сейчас лягу.

Она убавила свет в ночнике, так что осталось только одно красноватое пятно на стекле, возле самой горелки, разделась и легла на краешек кровати, лицом к дочурке.

— Хочешь, я тебе спою сама про ветер? — шепотом спросила Наташа.

— Хочу.

— А ты будешь спать?

— Буду.

— Тогда слушай…

«Август, что в твоей жизни главное?.. — спросила я его однажды, когда мы гуляли по берегу Ангрена. Он переспросил: «Главное?..» И сказал, не задумываясь: «Главное в моей жизни — это ты». «Я?..» «Да, ты. Разве любовь не может быть главным смыслом жизни?.. И я согласилась: «Может». А он нес меня на руках и целовал. И это было счастье…»

«Август, что в твоей жизни главное?» — спросила я его еще раз… Тогда мы жили уже в городе, в гостинице Малышевой. «Главное?.. — переспросил он и подумал. — А почему ты спрашиваешь?..» «Просто. Читаю рассказ Чехова «Скучная история».

«Ах, если б ты знал, какая у нас стала дочь! Неужели ты не любишь меня?.. Но ведь ради меня ты приехал сюда. Пять тысяч верст! Нет, он любил меня… Любил… Нам вдвоем хватало моего скудного жалованья, и он никогда не сказал, что этого мало, что мы живем, как нищие. Да он все ждал, что деньги придут из Петербурга. Но их не было. Только раз отец прислал ему пятьдесят рублей. Август взбесился и отослал их назад. И написал, что ему не нужны эти крохи. Больше не было ни денег, ни писем. Он, конечно, мучился, но скрывал это от меня. Если б кроме живописи он мог заняться еще и своим главным делом… Но здесь не строились электрические станции. И потом, я сама настаивала, чтоб он занимался только живописью. Я не замечала, что мы живем скудно. А мы действительно жили скудно. Тот браслет и тот бриллиантовый крестик, которые я отдала тогда за медикаменты, не спасли бы нас от нищеты. Но ведь Август был скромен. Скромен?.. Да, но только до тех пор, пока не встретился в ресторане с этим чудовищем… Желтой птицей. Тогда он вспомнил все: своих состоятельных родителей, Петербург, деньги…»

У него не хватило мужества прийти к ней в больницу и сказать, что он покидает ее, откровенно признаться, что уезжает. Через три месяца он засыпал ее письмами, но она не отвечала. Август опять клялся в любви, писал, что не может жить без нее, что теперь на их брак согласна даже Клавдия Алексеевна, мать. Наконец он написал, что утопится в Неве, если она ему не ответит и не приедет в Петербург. Презрение и гнев в ее душе тогда еще не остыли, и она ответила: «Топись. Ты подлый и низкий человек». Но едва отправила это письмо, как тотчас в ужасе схватилась за голову: «Что я наделала?! Что я наделала?!»

И немедленно отправила другое письмо, такое же короткое: «Я не приеду, Август. Прощай».

После этого он больше не писал. Ее терзала мысль, что он привел в исполнение свой приговор над собой, и считала себя виновницей в его смерти. Но через два года она узнала потрясающее известие: Август женился на правнучке известного заводчика Анатолия Демидова. Прадед невесты Демидов был женат на племяннице Наполеона и купил себе титул князя Сан-Донато.

Об этом Надежде Сергеевне рассказал Кузьма Захарыч, который работал кондуктором на железной дороге и ездил в пассажирских поездах до самой Москвы.

Надо было бы совершенно выбросить Августа из головы и никогда не вспоминать, но вместо этого она стала о нем думать больше, чем прежде. Надежда Сергеевна сердилась на себя, но сердце не слушалось, сжималось: «Женился — значит больше не приедет?.. Нет, не приедет. Нет, не приедет… И это навсегда… Ну что ж, дай ему бог счастья… Ему? За что ему? Нет! Не хочу, что б он был счастлив! Не хочу!»

Она презрительно вслух усмехалась:

— Утопился…

— Кузьма Захарыч, что мне делать? — спросила она однажды.

Он понял, о чем она спрашивала, сказал:

— Не думать. Выбросить его из головы. Совсем. Навсегда.

— А как? Научите. Я очень хочу.

— Здесь есть разные общества… Пушкинское общество. Общество любителей изящной словесности. Драматическое общество…

— Но я почти никого не знаю.

— Узнаете. Маргарита Алексеевна поможет познакомиться.

И действительно, случай для такого знакомства скоро представился.

— Надежда Сергеевна, — сказала ей вскоре после этого разговора Маргарита Алексеевна. — Заболел председатель Пушкинского общества Николай Николаевич Винокуров. Надо подежурить у него денек-другой. Просили меня. Но я рекомендовала вас.

— Очень хорошо. Мне давно надо его повидать. Винокурову она рассказала, как во дворе городской думы, среди хлама и старых рогож, валяется бронзовый бюст Пушкина.