Геннадий Семенихин - Летчики

Наташа смолкла. Спицыну показалось, что она собирается заплакать, и он нерешительно тронул ее за локоть:

— Вы извините, я виноват.

— В чем же? — грустно улыбнулась девушка.

Лейтенант неуклюже развел руками.

— Горе заставил вас вспомнить.

— Ничего, — быстро возразила Наташа. — Иногда тяжело бывает, это правда. Росла ведь сиротой. А поговоришь откровенно — и сердце как-то оттает, теплее станет ему. Только вы меня не жалейте, Боря.

Она назвала его по имени ласково, мягко, как младшего брата. Спицын удивленно поднял брови: они же не знакомились друг с другом по-настоящему.

— Почему же не надо жалеть?

Наташа посмотрела в упор и упрямо поджала задрожавшие губы.

— Не надо, Боря, — повторила она. — От жалости только больше расстраиваешься. — Словно поскорее стараясь забыть об этом неожиданно возникшем тяжелом воспоминании, Наташа запрокинула голову, посмотрела в звездное небо. — Воздух какой свежий. Тронулись!

Лыжи снова легко заскрипели по снегу. Пропустив девушку, Спицын двинулся за ней. На пригорке Борис нагнал Наташу. Она стояла, чуть наклонившись, и рассматривала лыжный след.

— Мы, оказывается, здесь не первые сегодня. — Наташа заглянула в наполненный мраком овраг. — Ну, давайте-ка с этой горки! А ну! — и, оттолкнувшись, понеслась вниз.

Борис устремился за ней. Дорога ныряла в глубокую балку с крутыми боками берегов. Из-под снега местами торчали жесткие заледеневшие прутья орешника. Он не прикинул заранее, позволят ли ему его заурядные способности лыжника успешно спуститься. Теперь было поздно думать. Лыжи мчали его вниз все быстрее и быстрее, и приходилось балансировать всем корпусом, чтобы устоять. Наташа мчалась впереди. Желая ускорить движение, она отталкивалась палками. Гибкая фигура девушки легко кренилась из стороны в сторону.

— Здесь трамплинчик, осторожнее! — донесся снизу ее предупреждающий голос.

Борис крепче сжал в руках концы палок и неожиданно почувствовал, что отрывается от земли. Как ни старался он удержать равновесие, все равно потянуло вперед, ноги с лыжами ушли вправо, и на своей щеке он ощутил режущее прикосновение корки сугроба. За воротником шинели стало холодно, липко от набившегося снега. Беспомощно водя руками в поисках отскочившей палки, Спицын лежал на склоне оврага, силясь подняться.

— Чертов трамплин!

— Эй, где вы? — смеялась Наташа. Она уже взбиралась на горку и находилась в нескольких шагах. — А смешно видеть летчика-истребителя распростертым на земле. Слабо же вы держитесь на ногах. — Наташа наклонилась к Борису: — Постойте, у вас кровь на щеке.

— Пустяк, — небрежно отмахнулся Спицын. — Об наст поцарапался.

— Нет, нет, я вас не могу оставить без первой помощи, — улыбнувшись, сказала, девушка. Высвободив ноги из лыжных креплений, она опустилась на колени и осторожно носовым платочком вытерла кровь. Густые пряди светлых Наташиных волос, выбившиеся из-под платка, едва не касались его лба. Белое теплое облачко слетало с губ Наташи. Борис вздрогнул от внезапно пришедшей мысли: «Вот бы поцеловать ее. Как это просто, дотянуться до ее губ…»

Но Наташа проворно вскочила и занялась лыжами.

— Кажется, все, товарищ летчик, — сказала она через несколько минут. — Будем карабкаться наверх.

Обратно шли молча, сосредоточенные, углубленные в свои думы. Со стороны донеслась и пошла гулять по горам гулким эхом песня.

дружно, с задором выводили молодые, сильные голоса, и казалось, не эхо, а сами горы, угрюмыми великанами черневшие в эту лунную ночь, подхватывали припев:

— Младшие авиаспециалисты на вечернюю прогулку вышли. Можно часы заводить, Ровно половина одиннадцатого.

Он остановился и, отдернув перчатку, стал переводить стрелки.

Едва слышно поскрипывали на снегу лыжи. Борис и Наташа уже поднялись на горку. Впереди замелькали огоньки Энска.

— Кажется, пришли. — В голосе спутницы Спицын уловил грустные нотки.

— Если хотите, мы и завтра можем повторить такую прогулку. С вами легко, Наташа. Я вам свои заветные мысли сегодня доверял. А ведь я их никому…

— И я много вам рассказала заветного, — отозвалась девушка. — Вот и про отца. Ну, до встречи. — Наташа сняла варежку. Их горячие ладони на мгновение коснулись друг друга, и девушка торопливо отняла руку. — Надеюсь, в другой раз вы будете тверже держаться на ногах, товарищ летчик-истребитель! — прозвучал ее удаляющийся голос.

Ночь плывет над Энском, ясная, морозная ночь. Месяц то спрячется в тучи, то вынырнет из них. Если смотреть на его желтый ободок внимательно, видно, как серые, насквозь просвечивающиеся облака проносятся в звездной вышине. Уже замолчали все громкоговорители. Пусто на улице. Даже в клубе, где было сегодня кино, и там погасли огни. Рядом с клубом стоит корпус «Б», или «корпус холостяков», как называют его в городке. На первом и на втором этажах этого дома живет молодежь — недавно приехавшие в Энск летчики и техники. Вот в одном из окон на втором этаже вспыхнул яркий свет. Это возвратился домой Спицын.

Возбужденный лыжной прогулкой Спицын не может сразу лечь спать. Он неторопливо прохаживается по голубой дорожке от окна к двери и обратно. Борису хочется с кем-либо поговорить. Рядом комната Пальчикова. Подумав, лейтенант три раза стучит в стену. Никакого ответа. «Очевидно, нет дома. Где же он?» — решает про себя Борис и не успевает ответить на этот вопрос. В ночной тишине коридора раздаются гулкие шаги, доносится знакомый тенорок:

Так и есть — это возвращается его взбалмошный сосед и, невзирая на январский мороз, поет про весенние цветочки.

Из комнаты Спицына сквозь замочную скважину пробивается в коридор лучик электрического света. Шаги идущего по коридору неожиданно замирают, смолкает и песня. Легкий стук в дверь, и Пальчиков просовывает в комнату голову:

— Не спите, маэстро Спицын?

— Заходи, дружище, — тянет его Борис, — нечего соседей будить, полуночник ты этакий. Садись, раздевайся. Где шатался?

— Николай Павлович Пальчиков не может шататься, — со смехом отвечает гость. — Николай Павлович может только гулять.

Он быстро снимает чуть припорошенную снегом шинель, вешает шапку и садится на диван. Борис не выдерживает.

— Вроде на улице и не метет. Откуда же снег на твоей шинели?

— Чем допрашивать, дал бы лучше чего-нибудь пожевать. Кушать что-то захотелось.

— Давай чаевничать, — предлагает Спицын, — у меня печенье, халва и малиновое варенье есть.

— Маэстро! С чувством глубокой признательности я принимаю ваше великодушное предложение, — хохочет Пальчиков, щуря глаза.