Геннадий Семенихин - Летчики

Они быстро накрывают на стол. Пальчиков, отламывая кусок халвы, стал весело рассказывать:

— Я тебе, как на исповеди, Бориска, все до капельки готов рассказать. Ходил-гулял я в полночь глухую не с кем-нибудь, а с нашей Фросей. Вот скажу тебе: девочка — огонь. Были в кино и провожал домой, а завтра поцелую.

— У тебя как в плановой таблице полетов, — засмеялся Борис, — в девять десять выруливание, в девять четырнадцать взлет. Сегодня проводил, завтра целовать собираешься. Все расписано.

Пальчиков положил ногу на ногу и презрительно поджал губы.

— Лучше уж Фросю по морозу провожать, чем в этой комнате схимником сидеть.

Спицын посмотрел на друга и потянулся за чайником.

— Ошибся, приятель. Я тоже сегодня с девушкой гулял.

— Ты? — переспросил Пальчиков и даже поставил на стол стакан с чаем, который собирался было поднести ко рту. — Если бы мне сказали, что ты прогуливался с охотничьей собакой Земцова на поводу, я бы еще поверил. Но с девушкой… Нет, Бориска, уволь. С кем же? Таинственная незнакомка, инкогнито?

— Ты ее прекрасно знаешь, — добродушно рассмеялся Спицын, — наша новая библиотекарша, Наташа.

— Быть не может! — воскликнул Пальчиков и даже привскочил. — Бориска, да ведь ты сделал блестящий дебют. По совести говоря, я первым приметил эту Наташу. Но уж так и быть, уйду с твоей дороги. Действуй, только смотри, чтобы тебя эта любовь не засосала. А то женишься преждевременно, детишек разведешь, пеленки всякие. Тогда мне вот этак запросто, как сегодня, нельзя будет зайти к тебе в гости.

— Остынь, Никола, — улыбнулся Спицын, — почем я знаю, люблю ее или нет, любит ли она меня, а ты сразу пошел: детишки, пеленки…

— А как же! — воскликнул Пальчиков и отбросил белокурую челку назад.

— В таком маленьком городишке, как наш Энск, ты и оглянуться не успеешь, как она тебя очарует на все триста шестьдесят градусов. Будешь только кричать: единственная, неоценимая, ненаглядная. Поверь моему опыту, я знаю, — внушительно закончил Николай и, стащив с вешалки шапку и шинель, направился к двери. — Однако ты меня извини. Второй час ночи. Желаю приятных сновидений.

Пальчиков отвесил шутливый поклон и ушел. Борис убрал со стола, разделся, выключил свет и лег. Но сон долго не приходил.

…И опять ночь плывет над дремлющим Энском. Тихо. Давно погас огонек в холостяцкой комнате Спицына. И вдруг в другом доме в самый неурочный час засветилось одинокое окошко. Это Наташа Большакова встала с постели. Ей почему-то померещилось, что уже утро, — ведь и утром ранним в зимнем небе за окном стоит такая же темень. Смуглой рукой Наташа сбросила одеяло.

В комнате было тепло. Дрова, щедро заброшенные в печь около полуночи, только успели обуглиться. Рядом с кроватью маленький столик. На нем семь маленьких костяных слонят, а у их ног ручные часы. Девушка потянулась к ним. Нет еще и пяти утра.

«Чего это я так рано всполошилась? — подумала она. — Можно и еще подремать». Наташе припомнилась вечерняя лыжная прогулка, упавший Борис, его поцарапанная щека. «Смешной он. Смешной и добрый». Наташа подумала, что больше всего в Борисе ей понравились его скромность и чуть неуклюжая участливость. От летчиков, приходивших в библиотеку, она неоднократно слышала самые восторженные похвалы в адрес Бориса. Они восхищались его манерой пилотирования, меткостью огня, дерзостью в полете, которая уже не однажды едва не приводила его к наказанию за отступление от летных правил. У Наташи заранее сложилось мнение о Спицыне. «Задира, — решила она, — небось и чубчик носит такой же, как Пальчиков». Как она удивилась, когда впервые увидела курносого лейтенанта с добродушным выражением карих глаз и совсем детскими кудряшками на голове. А потом Спицын понравился еще больше тем, что и во время их первого разговора в библиотеке и на лыжной прогулке, почти ничего не говорил о своих полетах. Пальчиков, тот сразу, едва только перешагнул порог библиотеки, стал словоохотливо распространяться о том, как он «вертит «бочки», «делает «петли Нестерова», боевые развороты. А участливость! Наташе сначала показалось смешным, что во время их лыжной прогулки Борис заговорил о Гастелло, Матросове, о подвиге. Она даже подтрунила над ним, сказав, что лыжная прогулка — плохое место для политинформаций. Наташу тронула его искренность. Она рассказала ему о погибшем отце, и ей взгрустнулось. Спицын пришел на помощь, стал утешать. Его курносое лицо стало при этом добрым, растерянным.

«Да что это я о нем так много, — прервала свои мысли Наташа, — можно подумать — влюбилась».

Она подошла к висевшему на стене большому зеркалу и всмотрелась в отполированное стекло. Ей подмигнули голубые глаза, усмешливо вздрогнула родинка над верхней губой.

«Что такое любовь? — задумалась Наташа. — Говорят, ради любви на смерть идут, любые муки терпят. Вон Лариса Огудалова в кинофильме «Бесприданница» даже руку на огонь свечи поставила, когда Паратов усомнился, любит ли она. Больно ей было. Может, и я за Бориса так смогу», — рассмеялась Наташа своим неожиданным мыслям. Она вытянулась на цыпочки и поднесла ладонь к висевшей над столиком стопятидесятисвечовой электрической лампочке, но отдернула, не продержав и двух секунд.

— Ой, больно, — прошептала она. — Нет, значит, я еще никого не люблю. — Она зевнула и снова забралась в кровать, решив, что вставать пока рано. «Вчера опять не играла на пианино, — побранила себя Наташа, — совсем разбаловалась, а еще о консерватории мечтаю». Поуютнее укуталась одеялом и, смеживая глаза, подумала: «А Борис все же добрый, хороший».

Ночь плыла над Энском. Рогатый месяц сквозь оттаявшее окно заглядывал в Наташину комнату и посмеивался.

В библиотеку гарнизонного клуба Галина Сергеевна зашла прямо из школы. В этот день у нее было всего два урока. После них пришлось сходить на дом к родителям отстающего ученика, затем снова заглянуть в школу. Домой она отправилась после полудня.

Несмотря на сильный мороз, Галина Сергеевна была одета в демисезонное пальто, к которому в конце осени она подшила ватную подкладку. У Галины Сергеевны было и котиковое манто. Но Ефимкова не надевала его, если шла к родителям своих учеников, опасаясь показаться в нем слишком нарядной; была у нее еще и чернобурка. Чернобурку ей подарил Кузьма Петрович. Как-то он вернулся из штаба округа, куда летал по служебным делам, и торжественно выложил на стол шуршащий сверток со штампами универмага.

— Вот, Галю, — сказал он, широко улыбаясь, — бери и носи на здоровье. Почти полгода тайком от тебя копил на нее, окаянную. Носи и помни, что муж у тебя на уровне.

Галина Сергеевна развернула сверток и даже руками всплеснула.