Геннадий Семенихин - Летчики

— А-а, — протянул Цыганков, — так мы ее уже провели. Разве не об этом мы говорили здесь у печки?

Мочалов и Ефимков вышли из комнаты следом за Цыганковым. В коридоре Кузьма Петрович остановил замполита, положил ему на плечо тяжелую руку и раскатисто рассмеялся:

— Вот это здорово! Как это вы сегодня наших летунов обошли. И без конспекта, и без всякой прелюдии о самом главном поговорили. На уровне была беседа, ничего не скажешь.

Все трое двинулись вперед по коридору.

С раскрытым учебником английского языка в руках Кузьма Петрович Ефимков расхаживал по номеру гарнизонной гостиницы. Мочалова и Цыганкова не было дома, они с рассветом уехали на аэродром. Один майор сегодня домоседствовал. Год назад, едва только он был зачислен на заочный факультет академии, Мочалов издал специальный приказ по полку, по которому каждую субботу отводили Кузьме Петровичу на самоподготовку.

— Ты можешь сколько угодно заниматься в этот день. Шесть часов, двенадцать или два, это меня не касается. Но на аэродроме ноги твоей в субботу чтобы не было!

С тех пор так и повелось. Какими бы напряженными ни были учебные полеты, Ефимков проводил субботу дома за книгами. Сейчас он расхаживал по пыльной ковровой дорожке и сердито бубнил:

— Иф ай кам… Иф ай кам. Если я приду сюда завтра… — Он отложил учебник, зевнул. — И что только за глупый текст…

За окном медленно спускалось к земле горячее весеннее солнце. То и дело над крышей гостиницы проносились истребители. Их тонкие блестящие тела походили на стрелы, выпущенные из гигантского лука.

Самолеты возникали и исчезали внезапно, и только потом раздавался рев мощных турбин. Ефимков то и дело отрывался от учебника и провожал истребители взглядом — ему хотелось сейчас на старт, к товарищам, в аэродромную суету.

…Мочалов приехал в восьмом часу вечера, один.

— Где же замполита потерял, Сергей Степанович? — спросил Ефимков.

— Он в эскадрилье у Андронникова на партийном собрании остался, — ответил подполковник оживленно, сбрасывая с себя тужурку и рубаху. Он с удовольствием подставил разгоряченное тело под тугую холодную струю воды и стал, отфыркиваясь, с наслаждением плескаться.

— Давай-ка, студент, полотенце, — сказал он с улыбкой Кузьме Петровичу и вдруг хлопнул себя по мокрому лбу. — Дружище, как же я позабыл. Нам с тобой по письму принесли сегодня от женушек. Я уже прочитал. А твое в кармане тужурки. Забери.

Ефимков достал плотный конверт и нетерпеливо его разорвал. Галина Сергеевна писала, что дома все в порядке. Вовка собирается выехать на месяц в горный санаторий с детским садом, оба соскучились и очень его ждут. В этот же конверт жена вложила присланную из академии рецензию на последнюю работу Ефимкова по тактике. Пока Кузьма Петрович разворачивал тонкие листы бумаги, испещренные ровными строчками пишущей машинки, Мочалов точил на ремне бритву, ловко поворачивая лезвие с одной стороны на другую.

— Надо приводить себя в порядок, Кузьма Петрович, — сказал он, — приехал сегодня из Москвы генерал Зернов. Тебя и меня на вечерний чай к себе приглашает. Я по телефону с ним разговаривал. Пришлет скоро за нами машину. Собирайся.

— Подожди, Сергей Степанович, — отмахнулся Ефимков, — дай мне прочитать, что тут за рецензию один ученый муж на мою работу написал. Ого, как кроет! А!

Кузьма сконфуженно крякнул и сел на кровать.

Бурые, задубелые на аэродромном ветру его щеки пробила густая краска.

— Сергей, — забасил он взволнованно, — за что он меня так… помоги разобраться.

— Кто «он»? — спросил Мочалов, стирая газетной бумагой с острого лезвия бритвы мыльную пену.

— Старший преподаватель, подполковник Лебедев. Я работу по тактике написал: «Действие истребительной авиации в оборонительных боях 1941 года». Помнишь, тебе говорил?

— И что же?

— На все корки меня разложил. Вот послушай. — Кузьма Петрович сердито сдвинул брови. — «…Работа заочника майора Ефимкова поражает своими неправильными суждениями. Неверно понимая природу оборонительных боев, происходивших в сентября — декабре в районах Вязьмы, Юхнова и Подмосковья, автор явно преуменьшает роль активной обороны и преувеличивает значение фактора внезапности. Майор Ефимков, очевидно, упустил из вида, что первый период войны был периодом изматывания противника, периодом четко спланированной активной обороны. Давая схему наземной обстановки, майор Ефимков описал дело таким образом, будто бы враг имел на этом фронте неоспоримое преимущество и создал угрожающее для жизни страны положение. Ефимков забыл, что активная, четко спланированная оборона была нашим огромным преимуществом, позволившим допустить немецко-фашистскую армию в глубь страны и обескровить ее за это время…» Нет, дальше не буду!

Кузьма Петрович вскочил и с негодованием отбросил листки. Мочалов с намыленной щекой повернулся к нему.

— Постой, постой, а как же ты решал тему?

— Правильно! — закричал Ефимков, и его губы плотно сомкнулись. — Я ему все по деталям, весь характер наших воздушных боев того времени раскрыл, а он меня поленом по лбу хватил за это, да еще обвиняет в искажении исторической правды. Да кому она больше известна, эта историческая правда, как не мне!

Кузьма Петрович остановился перед Мочаловым и выпрямился, расправив широченные плечи. Глаза его гневно сверкали.

— Я каким сорок первый год знаю, Сергей Степанович? Самым тяжелым… грозным для страны. В ночь на двадцать второе июня я мирным сном в лагерной палатке спал, ни о какой войне не думал. На всех самолетах нашего звена боекомплектов не было, только моя «чайка» заправленной стояла… Это правда, дорогой товарищ старший преподаватель, что я босиком взлетел на ней, потому что враг застал нас врасплох и некогда было одеваться. Да, да, взлетел босиком и в таком виде сбил первый «юнкерс», бомбивший Брестскую крепость. А разве не правда, что «мессершмитты» и по высоте, и по скорости превосходили наших «чаек», и что до тех пор, пока не пришли «яки», было, ох, как трудно в боях! И потом откуда это взяли, будто наша, как он тут пишет, «четко спланированная оборона» предполагала немецких фашистов до стен Москвы допустить… чтобы измотать? Нам что — вспоминать об этом радостно? А если и вспоминаем, так нужно правдиво и честно говорить, особенно для тех офицеров, которые пороха не нюхали. И внезапность большое значение имеет в современной войне! Большое! Так я думаю.

Мочалов положил бритву и подошел к другу. Мыльная пена ссыхалась на его щеке, образуя корочку.

— Обожди, обожди, да ты же правильно рассуждаешь! Мне тоже эти мысли приходили в голову, когда я в академии учился. Только я не бунтовал, как ты.