Геннадий Семенихин - Летчики

Ларин похолодел. Идти в облаках, не зная скорости и высоты, было опасно. В любое мгновение он мог догнать самолет Пальчикова, ткнуться в него.

— «Семнадцатый», — прозвучал в эту минуту голос старшего лейтенанта. — Почему отстали?

— Я — «семнадцатый», я — «семнадцатый», — два раза повторил Ларин, чувствуя, как с верхней губы скатываются холодные капли пота, — отказали приборы скорости и высоты… скорости и высоты.

У него чуть было не вырвалось «что делать?» Тягостное молчание наступило в эфире. Самолет нес его вперед в беззвучной мгле облаков на неведомой высоте, с неведомой скоростью. Молчание длилось. Думал Пальчиков в кабине ведущего истребителя, думал Мочалов, стоявший в эту минуту у микрофона на стартовом командном пункте. Закусил было от волнения губы полковник Ветошкин, но тут же рассмеялся и потянулся за микрофонной трубкой.

— Эх, орелик! Ободрить тебя, что ли, а то совсем растеряешься?

Мочалов сделал протестующее движение и нахмурил брови:

— Я вас очень прошу, товарищ полковник, — заговорил он решительно, — не надо подсказывать. Пусть сами примут решение. Ведь в воздухе летит не только рядовой летчик Ларин. Рядом с ним командир звена старший лейтенант Пальчиков. С него и спрос. Он должен раньше нас принять решение.

— Гм… — смущенно протянул Ветошкин. — А я бы все-таки подсказал ему.

— Что, товарищ, полковник? — улыбнувшись, спросил Сергей.

— Пробить облачность, пристроиться к Пальчикову и в паре зайти на посадку. По скорости полета машины Пальчикова Ларин определит свою скорость и без прибора.

— Посмотрим, что решит старший лейтенант, — перестав улыбаться, строго произнес Мочалов. — Это и для меня, командира полка, проверка.

Молчал эфир. Легкое потрескивание раздавалось в радиостанции. А в это время два человека напряженно думали в кабинах истребителей. У лейтенанта Ларина мысли метались торопливо и нестройно. Ему рисовалось, как он заходит на посадку, на скорости значительно большей, чем надо, как несет его к земле машина и с ревом врезается в бетонированную полосу, разламываясь на тысячи кусков. Ларин лихорадочно смотрел на отказавшие приборы и уже не следил за авиагоризонтом, с каждой секундой проникаясь все большей и большей тревогой от тягостного молчания.

Пальчиков, криво усмехаясь, не отводя глаз от приборной доски выводил самолет из мглы облаков. Могло показаться, что он всецело сосредоточился на пилотировании и совсем не думает о попавшем в беду лейтенанте. Длилась минута, тяжелая, нескончаемая… И вот эфир раскололся короткой чуть насмешливой командой старшего лейтенанта:

— Спокойнее, «семнадцатый»… спокойнее! — заговорил Пальчиков. — Я уже выхожу из облачности. Подстраивайтесь ко мне. На посадку заходим парой… парой…

Мочалов победоносно посмотрел на полковника.

— Молодец, ничего не скажешь. Экзамен выдержал! — похвалил Ветошкин.

Из сизой мути облаков вывалился истребитель Ларина и, подстроившись к самолету Пальчикова, зашел на посадку. Когда бетонка загудела под колесами самолета, лейтенант Ларин ощутил неимоверное напряжение. Громко застучало сердце, кровь горячим звоном забилась в ушах. Пожалуй, в жизни молодого летчика не было еще дня, когда таким дорогим и бесценным показалось благополучное возвращение на аэродром.

Зарулив на стоянку, он поспешно выбрался из кабины и, полный горячей благодарности, бросился к самолету Пальчикова. Старший лейтенант только что выключил двигатель. Вокруг его машины еще висело серое облако пыли. Вот он открыл фонарь и спустился на землю.

— Техник, дайте-ка фуражку, — сказал он подбежавшему офицеру и медленно снял с головы шлемофон. Не глядя па приблизившегося Ларина, Пальчиков надел фуражку, взял под козырек и строевым шагом прошелся вдоль самолета от носа к хвосту. У стабилизатора он круто, по всем правилам, повернулся и, не отрывая ладони от виска, вернулся к озадаченному этой неожиданной выходкой подчиненному.

— Видели, лейтенант Ларин? — спросил он, прищурив зеленоватые глаза. — Вот так бы вам надо перед реактивным истребителем проходить. Строевым шагом. И приветствовать его при каждой встрече. Эта машина строгая. Обращения на «ты» не терпит, лейтенант. Поняли?

— Не совсем, — растерянно замигал Ларин.

Пальчиков нравоучительно покачал головой:

— Эх, лейтенант. Изучать приборы получше надо, да в воздухе посмелее быть. Иначе какой же вы летчик-истребитель! Екнуло сердечко, когда приборы забарахлили?

— Екнуло, — сознался Ларин.

— Вот и плохо. Я вам сегодня подал команду, как действовать. Но как бы я был рад, если бы вы это решение приняли сами.

Пальчиков подмигнул подчиненному и похлопал его по плечу.

— Ладно. Чур, голову не вешать. Идемте докладывать об этом особом случае руководителю полетов. Сделаю я из вас, аяксов, настоящих людей.

Размашистым шагом, насвистывая что-то веселое, старший лейтенант, двинулся к клетчатой дощатой постройке, где размещался стартовый командный пункт.

Борис Спицын сидел у раскрытого окна в пустом номере гарнизонной гостиницы, не зажигая света. Семеро его товарищей по комнате ушли в кино. Когда они уходили, Пальчиков задержался в дверях и покачал головой:

— Не годится, Бориска, фильм наш, чисто авиационный, про «дедушку русской авиации». Его в обязательном порядке нужно смотреть.

— Спасибо, — отшутился Борис, — я дважды смотрел эту картину в порядке личной инициативы.

Шаги летчиков затихли в коридоре. Спицын затворил окно и включил радиоприемник.

Мягкий желтоватый свет зажегся на шкале. В комнату проникли далекие, сначала чуть слышные, а потом ясные и отчетливые звуки пианино. Они всколыхнули в памяти Бориса далекие воспоминания. Играли рапсодию Листа, любимую рапсодию Наташи, ту самую, что слышал он несколько раз в ее исполнении. «А что если это Наташа играет, если ее транслируют!» — с трепетом подумал Спицын. Он вообразил огромный концертный зал, с притушенными люстрами, затихшие ряды зрителей и ее, Наташу, быстро ударяющую тонкими пальцами по клавишам… Потом овации. Целый гул оваций от первого и до последнего ряда… Почему-то представилась большая афиша и на ней полуметровыми буквами фамилия Наташи. И опять концертный зал. А вдруг Наташа станет большой известной пианисткой? И он рядом с ней — простой старший лейтенант из далекого провинциального Энска. Борису даже страшно стало от этого сравнения. Он подпер ладонями подбородок, втянул голову в плечи. Музыка кончилась. Диктор назвал фамилию пианистки. Нет, это была не Наташа. И Спицын успокоился.

Он достал из большого бумажника фотографию Наташи, с которой никогда не расставался, и долго смотрел в большие веселые глаза девушки. На этой фотографии было удачно схвачено выражение лица, чуть удивленное, чуть насмешливое. Так она и в жизни всегда смотрит.