Александр Хренков - Ленинградские тетради Алексея Дубравина

В конце концов я решил, что самыми подходящими к случаю цветами будут непритязательные ландыши — скромный букет белых барашков, с едва уловимым запахом леса и чистой озерной воды…

Ночная роща встретила меня сумраком и трепетными шорохами. Лес дремал чутко, настороженно, и птицы ничуть не боялись потревожить его короткий сон: под непрерывное щелканье соловьев, протяжный свист филина, робкие вздохи и всхлипы других, не известных мне птиц роща задумчиво пополняла свои израсходованные за день силы, чтобы через час или два, будучи разбуженной ветром с реки, вновь зашуметь, залепетать листвой.

Любоваться рощей не пришлось. В непролазной темени можно было только на ощупь пробираться от куста к дереву и от теплого шершавого дерева к прохладному, топорщившемуся ветками кусту. Под деревьями было мягко и сухо, под ногами с треском ломались высохшие палки; зато каждый куст, чуть только коснешься его веток, начинал недружелюбно шуршать и обильно обдавал брызгами росы. Мокрый и исцарапанный, я наконец остановился: передо мной в мерцающем свете звезд открылась небольшая поляна — здесь росли ландыши.

Набрав небольшой букет, я связал его веткой, ровно обрезал комли стеблей и только тогда рассмотрел, что серебристые лепестки цветов на ночь свернулись и, сворачиваясь, умудрились прикрыть собой по капле прозрачной росы. Эти чистые росяные капли нежно поскрипывали, даже звенели, точно хрустальные бусинки в легкой погремушке. Может, мне чудилось, что они звенели…

Вышел к реке, присел на утоптанной тропинке. Над темными берегами бесшумно парила крылатая ночь. Далекие звезды золотыми точками отражались в реке. В стороне от Большой Медведицы светилось скопление Плеяд. Я долго смотрел на их пляшущие огоньки и думал о предстоящей встрече. «Интересно, — размышлял, обращаясь в мыслях к Вале, — что ты скажешь, когда я поднесу к твоим смуглым рукам этот мокрый лесной подарок, что подумаешь?»

С рассветом я поднялся и направился к пристани. От поворота реки светло-голубой дебаркадер причала был виден словно на блюдце. К нему не спеша подваливал белый пассажирский пароход. Стало почему-то грустно. Но едва я завидел нарядную Валю, стоявшую на верхней палубе пристани, непрочная грусть тотчас улетучилась. Валя была в красивом фисташковом платье и разговаривала с Катей Ильинской.

Присутствие Кати не предвещало ничего хорошего — в этом я убедился немедленно.

Первой меня, ступившего на сходни, заметила Катя. Она лукаво улыбнулась, что-то сказала подруге, — Валя как будто удивилась.

«Все равно теперь не уйду, хочешь ты этого или не хочешь», — с этой мыслью, полный решимости быть последовательным до конца, я взбежал по крутой лестнице наверх, но у самой двери в пассажирский зал неожиданно столкнулся с высохшей морщинистой старухой. Большой ее чемодан преградил мне дорогу.

— Помоги, сынок, ежели не торопишься. Боюсь, хромая, оступиться на лесенке, — прошепелявила старая.

— Вам на пароход?

Не дождавшись ответа, я подхватил увесистый чемодан, обтянутый полосатой тканью, спустился с ним вниз.

— Спасибо, соколик. Дай тебе бог добрую невесту, — сказала старушка уже на трапе в пароход.

Я молча передал ей чемодан и снова поднялся наверх.

Девушек там уже не было, и никто не мог мне сказать, спрятались они от меня или по другой лестнице сошли на пароход, в то время, пока я возился с чемоданом. Я не стал бегать по залам и павильонам палубы — сунул мокрый букет во внутренний карман пиджака, неторопливо сошел вниз и принялся, ради подавления нахлынувшей досады, читать расписание пароходов.

Через минуту за спиной у меня раздался насмешливый голос:

— Смотри, Лешка Дубравин кого-то провожает!

Это говорила Катя.

Я повернулся к девушкам и мужественно подтвердил:

— Провожаю.

Валя чуть дрогнувшим голосом спросила:

— Кого же?

А Катя некстати «догадалась»:

— Ну эту… бархатную бабушку! И ландыши ей подарил?

— И ландыши ей подарил.

Девушки умолкли. Валя после паузы спросила:

— А сам ты никуда не едешь?

— Нет, пока не собираюсь.

— А мы уезжаем, — опять поспешила Катя. — Ненадолго, всего на два дня. Во вторник возвратимся.

Дальнейшее произошло в одно мгновение. В колокол ударили три раза, надрывно забасил наверху гудок; Валя печально сказала: «До свиданья», и они с Ильинской ушли на пароход.

Глянув последний раз на магическое расписание, досадуя на себя за нерешительность, на Катю — за слепую недогадливость, я медленно вышел на сходни и тихо побрел по крутому откосу в поселок. Букет мокрых ландышей всю дорогу оставался у меня в кармане, с левой стороны, и всю дорогу обжигал огнем мое растревоженное сердце.

После выпускного вечера мы всю ночь бродили по Сосновке, а с рассветом отправились в лодках за Оку.

К двенадцати часам возвратились к школе. Виктор взбежал на площадку подъезда, потребовал тишины и сказал:

— Друзья! Минуточку внимания.

Я знал, о чем он должен говорить. Знали Пашка и Юрий. Мы еще накануне придумали эту церемонию. То был последний творческий акт неистощимого на выдумки старого комитета.

— Не находите ли вы, что нынешний день должен быть отмечен в истории особым образом? Как вы посмотрите, например, на то, чтобы вот здесь, на ступенях многократно исхоженного нами школьного подъезда, дать незабываемую клятву верности нерасторжимой нашей дружбе и в удостоверение сего скрепить своими подписями вот эту священную бумагу?

Виктор вынул из кармана лист ватманской бумаги.

— Здесь несмываемой тушью написано: «Где бы мы ни были, что бы нас впереди ни ожидало и каким бы путем каждый из нас ни пошел, — торжественно обещаем встретиться в стенах воспитавшей нас школы через шесть лет — 30 июля 1945 года», К тому времени, — пояснил далее Виктор, — каждый сумеет окончить институт, с год, вероятно, поработает на производстве и как раз получит свой первый служебный отпуск. Все ли согласны?

Все, разумеется, согласились. Катя Ильинская спросила:

— А если я выйду замуж?

Под хохот присутствовавших Виктор сказал:

— Все предусмотрено, товарищи, можете не беспокоиться. Дальше в этом документе будет сказано: «Никому не возбраняется жениться. В таком случае обещаем приехать в Сосновку вместе со своими женами и мужьями. Настоящая клятва принята единогласно и пересмотру не подлежит». Прошу поставить подписи.

Когда бумага была подписана, Виктор вложил ее в плотный перкалевый пакет и передал Юрке. Юрка на глазах у всех замуровал бумагу в кирпичный фундамент школьного здания…