Иван Виноградов - Плотина

Легко было творцу всевышнему! Сказал про свет — и стал свет, сказал про твердь — и стала твердь. За какие-то семь дней, без проектов и графиков, сотворил все сущее. А тут и после семи лет беспрерывных трудов разве что полдела сделано. И предстоит еще столько попотеть и помозговать! Без перерывов, без любований, без остановок. Так что и в нынешний вечер, как во все предшествующие дни и ночи, несли здесь свою поднебесную вахту невидимые и недоступные крановщики, а в сырости и сумраке потерны, в боковых галерейках, скрючившись над малыми бурильными станочками, сверлили-просверливали сначала бетонную, затем природную твердь угрюмоватые бурильщики, все укрепляя, усложняя и развивая «корневую систему» плотины. Не прекращалось конвейерное движение «белазов» и «мазов» между бетонным заводом и плотиной. Позвякивая цепями и зацепами, перехваченные толстыми кожаными ремнями, лазали по стойкам и прогонам будущей бетоновозной эстакады неторопливые монтажники. Верхние лазали и что-то там крепили, схватывали, а нижние ворчали: опять недослал завод-поставщик два ригеля! Как без них монтировать дальше? Что скажем Острогорцеву, который требует эстакаду хотя бы к сроку, если для досрочной сдачи у нас кишка тонка? Ему и в самом деле нужна позарез эта надземная магистраль, по которой бетон будут подвозить прямо к блокам.

Где-то тут же делали свое дело и менее заметные, не главные вроде бы, но совершенно необходимые другие люди: электрики, газорезчики, водопроводчики, даже повара и официантки (в ночной столовой) и еще многие и многие. Каталась вверх-вниз в железной коробке-клетке (настоящая беличья забава!) миловидная девушка-лифтерша в голубой косыночке. Она еще весела и забавна в это ранневечернее время, ловко пикируется с парнями, но пройдет еще часок, другой, третий, и начнет бедняжка позевывать — укатается! И станет больше помалкивать, вспоминая свою общежитскую кроватку в углу комнаты, где по ночам снятся все еще голубые и розовые сны.

Словом, все люди, необходимые для продолжения дневных дел ночью, были на местах — в кабинах ли кранов и бетоновозов, на блоках или в потерне.

В одной пустой выгородке на водосливной части плотины задержалась комиссия по приемке блоков. Саша Кичеева заметила, что нехорошо промыт старый бетон, обнаружила несколько щепок в углу и начала читать мораль Юре Густову:

217 — Как же ты так, Юра? Не проверил, доверился? Да?

Юра и в самом деле доверился новому бригадиру Руслану Панчатову, который до сих пор так старался показать свою преданность делу, а тут явно сплоховал, и не поймешь, по какой причине. Саша отгадала — доверился. Но признать это Юре не хотелось, и он пытался что-то бесполезно возражать ей, просил все же подписать акт, чтобы не тянуть время, не задерживать начало бетонирования.

— Время уже идет, Юра — мягко, но непреклонно заметила Саша.

— Каменная ты баба! — по праву старого приятеля беззлобно обозвал ее Юра.

— Скажи — бетоновая, — отвечала необидчивая Саша. — Каменных теперь и в степи не осталось — все в музеях.

Юра подозвал Панчатова, показал ему кулак и велел привести своих ребят, чтобы доделать то, что надо, и быстрее начать работу. Он и сам ушел бы, убежал бы отсюда вместе с Русланом, если бы мог. Потому что ему почти невозможно было находиться в этом коробе в присутствии трех женщин. Потому что одной из трех была Наташа Варламова, новый и неожиданный для Юры член приемочной комиссии. Она, правда, не участвовала в разговорах и за все время не сказала громко ни одного слова — только шепнет что-то Саше и опять замолчит. Она вообще вела себя тихо, как неопытный, сознающий свою неопытность, новичок. И так же, как подобает новичку, держалась: вроде бы в группе, вместе со всеми, и в то же время как бы чуть в сторонке. Главной фигурой была здесь Саша. С нею велись все переговоры, ее Юра только и видел, только и слышал. И не было, однако же, такой минуты, когда бы он не ощущал присутствия Наташи и не чувствовал от этого вяжущей и раздражающей скованности. Ему все время было не по себе. Он и говорил не совсем то, что полагалось бы, и у него даже голос изменился, стал каким-то пересохшим и чужим, трудно управляемым. Все тут было нехорошо — и то, что блок не принят, как говорится, с первого предъявления, и то, что его, Юру Густова, уличила и слегка отчитывала эта женщина, ходившая когда-то у него в подручных, как теперь пришла с нею Наташа. Уж не перед Наташей ли хочет унизить его хитрая степнячка?

Привычная и родная, как отчий дом, выгородка, хорошо пахнущая свежей древесиной, вдруг превратилась для Юры в своеобразную ловушку, и ему только одного хотелось теперь — поскорей из нее вырваться. Но для этого нужно было, чтобы комиссия подписала акт. За это он и сражался. Пусть бы они подписали и ушли, а дальше он бы сам здесь за всем проследил и сам бы поговорил по душам с Русланом Панчатовым…

— Когда ты у нас работал, ты требовал того же, — объясняла неуемная Саша свою настырность. — Надо же учить людей работать ответственно. Если не учить, тогда люди совсем испортятся и могут сильно повредить…

Она говорила, как газету читала, и была во всем, как газета, права, но Юру сейчас и правота раздражала.

Они остались в блоке уже только втроем — третий член комиссии, положась на Сашу, подписала акт и пошла себе домой. «Вот как поступают умные люди», — хотел было сказать Юра Саше, но не решился: когда насчет ума, она может всерьез обидеться. А Саша вдруг прекратила свои речи, взяла Юру под руку и повела к Наташе, стоявшей теперь действительно в сторонке. Здесь она заговорила уже не газетно, а как-то озабоченно:

— Ребята, вы что это? Что с вами делается? Какая кошка вас укусила?

— Ты хотела спросить про муху? — усмехнулся Юра.

— А, не все равно! — отмахнулась Саша. — Кошка укусила, муха пробежала, да? Я вижу, что вы укушенные, — вот и все!

— Не надо, Сашенька! — взмолилась Наташа.

— Что значит не надо? Друзья мы или кто-нибудь такие? — Саша уже сердилась.

— Друзья… Друзья… — почти одновременно пробормотали Наташа и Юра.

— Тогда слушайте меня… — Она расписалась на всех экземплярах акта и отдала бумаги Юре. — Слушайте меня и стойте здесь в углу — я вас наказала… Мне больше некогда, я пошла.

Наташа сделала какое-то пробное или просительное движение вслед за нею, но не смогла сдвинуться и осталась стоять, немного растерянная. Молчала.

Не мог начать разговор и Юра, хотя столько прокрутил заранее вариантов. Сейчас, здесь, все его варианты не годились. И вообще он подумал, что первое слово должна сказать Наташа, поскольку он был несправедливо обижен и непонятно за что отвергнут ею.

Первое — и не единственное — слово сказали незнакомые парни, проходившие поверху, по соседним блокам.