Олесь Гончар - Таврия

Не возвращался Яша.

Стоял в это время в кабинете Вольдемара среди рассвирепевшей, отвратительно пьяной «золотой молодежи». Фальцфейн только что предложил ему немалую сумму отступного, но негр с возмущением отверг ее: он не шел ни на какое отступное.

Компания наседала на него с грубыми угрозами.

— Ты! Черномазый нахал! — гаркал по-английски Артур, подступая к негру сбоку. — С тобой пошутили, а ты принял все за чистую монету — серьезно решил посягнуть на честь белой девушки!.. Слишком многого ты захотел! У нас в Канзасе таких вещей не прощают… Ты слыхал, парень, когда-нибудь о суде Линча?

— Здесь ваш суд не действует, — с достоинством отвечал негр американцу.

— Мы найдем на тебя другие суды, — брызгал пеной Вольдемар. — Сейчас же убирайся вон из моего имения! А не то посажу чеченцев на коней, прикажу гнать за межу! А межи мои, знаешь, не близко!..

— Сказано: убирайся! — пищал и прыщеватый Родзянко. — Кретин! Столько дают, и он еще не берет!..

— Не торгую, — коротко ответил Яша, идя к выходу.

Очутившись во дворе, он бегом кинулся к дому приезжих, к оставленной под свадебным деревцом молодой.

Дверь была уже заперта, а на крыльце негра встретили Сердюки и чеченцы. Трижды он бросался, обезумевший, по ступеням к двери и трижды челядь, столпившись, отбрасывала его с крыльца обратно. А в зале тем временем еще сильнее ревели медные херсонские трубы, и Ганна в неистовстве билась лбом в тяжелые дубовые двери, напрасно стараясь пробиться сквозь них к своему любимому…

Вскоре возле дома появились верховые с арапниками в руках, чтоб гнать негра за межу.

Прогнали его лишь до мурашковского парка, а там негр, выскользнув из-под арапников, на руках перемахнул через сетку в чащу — и был таков…

Еще видел его в тот вечер Валерик, когда, поздно выйдя от Мурашко из библиотеки, остановился было немного подышать воздухом на знакомой дорожке, которая вела в сад. Негр, откуда ни возьмись, с глухим стоном выскочил на дорожку, сжимая кулаки, не видя ничего перед собой. Бежал и тяжело, глухо ревел, как смертельно раненный зверь. Вихрем прошумел мимо парня, едва не сбив его в темноте с ног, и, не оглянувшись на тревожный оклик Валерика, исчез в темной глубине сада, зашелестел где-то в чаще, как в девственных зарослях своей родной тропической Африки. Только надсадный могучий стон его был еще некоторое время слышен, потом и он заглох.

Нашли негра только утром в другом конце сада, невдалеке от панских хором…

Насмерть перепуганная, прибежала в то утро Светлана Мурашко к матери:

— Мама!.. Яшка… Наш Яшка повесился!!!

Лидия Александровна, побелев, схватилась рукой за перила веранды. Стояла какое-то время неподвижно, оцепенев от ужаса.

— Затравили, — наконец прошептала она.

Галопом мчались в горячей степи верховые. Спешили со всех концов — с токов, таборов, экономий — напрямик к главному поместью.

Солнце стояло в зените. Расплавленным стеклом дрожал воздух, горела земля, потрескавшаяся, раскаленная так, что, казалось, не остыть ей и ночью. Изнывали на пастбищах отары, ревели стада у колодцев в ожидании, пока набежит вместо вычерпанной новая вода.

Степь лежала, словно парализованная зноем. Нигде ни арбы со снопами, ни пыли на току… Лишь одинокие всадники мчались напрямик в Асканию, пригибаясь к гривам, не жалея арапников.

Одним из первых подскакал к главной конторе Савка Гаркуша. Бросил нерасседланного коня у коновязи и бегом пустился к крыльцу, где уже стоял чем-то озабоченный паныч Вольдемар с главным управляющим, урядником-чеченцем и несколькими чинами конторской челяди.

«Вишь, прохлаждаются здесь в тени, а ты там отдувайся да наживай себе смертельных врагов!» — подумал на ходу Гаркуша и, остановившись в нескольких шагах от крыльца, с ненавистью гаркнул:

— Бунт, паныч, на току! Отказываются молотить!

— И у тебя? — раздраженно спросил паныч, и Гаркуше сразу стало легче: значит, каша заварилась не только у него в таборе.

А паныч уже цедил сквозь зубы:

— Положись на вас, доведете вы меня, бестии.

— Осмелюсь напомнить, паныч… Я не раз просил приставить ко мне в табор чеченцев для порядка…

— Молчи, дурень… Позволь мне знать, куда кого ставить… Что они требуют… те, твои?

— Воды!

— Помешались все да воде, — пожал плечами паныч, обращаясь б управляющему.

— Из-за воды все и началось, — продолжал Гаркуша. — Чтоб пайки водяные отменили, чтоб свежую возили на ток, с артезиана…

— Ха! А пива мюнхенского не заказывают еще?.. Распустились до последней степени!

Тем временем во двор, роняя мыло в пыль, влетали верхами, кто в седле, а кто и без седла, мордастые, загорелые приказчики и подгоняльщики с других токов. Растерянные, встревоженные, виновато подходили к крыльцу, выкладывали панычу лихие вести. Всюду творилась черт знает что!

— Взбаламутились, чуть бочки не побили…

— А у меня из паровика воду выцедили, делить стали…

— А мои просто легли и лежат: сам молоти!

— Мы, говорят, бастуем… Пока не удовлетворите, не станем на работу — и квит!..

Паныч шагал по крыльцу, то снимая, то снова надевая пенсне. Дело принимало плохой оборот, хуже, чем он представлял себе поначалу. Пахло тут не случайными беспорядками, за всем этим чувствовалась чья-то единая, твердая, направляющая рука. Все тока прекратили работу, все в одну точку бьют… Забастовка? Общая забастовка сезонников? После 1905 года такого еще не было в Фальцфейновских имениях… А сушь, а тысячи копей недомолоченного хлеба стоят! Как же быть? Податься к губернатору? Вызвать казаков? Но это тоже не дешево обойдется… Газеты поднимут шум… Придется не только овсом и смушками платить, а и своим либеральным реноме расплачиваться.

Было над чем поломать голову… А тут еще, услыхав про водяной бунт, явилась к конторе, под руку с игуменьей, Софья Карловна, стала допытываться, не идут ли забастовщики на Асканию.

— Никуда они не идут, — нервно ответил матери Вольдемар. — До этого еще далеко.

Барыня под своим кокетливым зонтиком облегченно вздохнула.

— У меня сейчас чаплинские сидят, — поджав губу, начала она рассказывать сыну, но Вольдемар вдруг взвился как ошпаренный.

— Их еще тут не хватало! Чего им надо, разбойникам?

— Погоди, Вольдемар, выслушай меня сначала. Это совсем не те, кого ты имеешь в виду. Приехал чаплинский священник с церковным старостой, и, по-моему, они хорошую вещь предлагают… У них там тоже неспокойно, голь становится все нахальнее, грозит пойти на наши колодцы…

— Что они предлагают? — нетерпеливо спросил паныч, чувствуя себя сегодня вправе разговаривать с матерью независимым, почти грубым тоном.

— У них возникла идея, — закатила глаза Софья Карловна, — устроить совместный крестный ход по полям с иконой касперовской божьей матери [10] Название чудотворной иконы происходит от с. Касперовки, в котором она хранилась. В засушливые годы икону брали напрокат все южные села. . В частности, они просят, чтобы наш хор мальчиков также принял в нем участие… Ты как считаешь?