Вадим Павчинский - Орлиное гнездо

— Живу как все. И — один.

— А я, брат, окрутился. С вдовушкой одной. Женщина основательная, — хвастался Дерябин.

Он восторгался сметливостью и умом своей супруги, рассказывал, как она за бутылку водки ухитрилась купить отличный земельный участок, построила фанзу и открыла в ней питейное заведение. Кабак давал большую прибыль.

Прохор слушал без интереса, зато с любопытством смотрел на выставленный в рамке под стеклом для всеобщего обозрения рисунок герба, присвоенного Владивостоку. Герб представлял собою два скрещенных золотых якоря и крепостную башню, на которые был наложен серебряный щит с изображением уссурийского тигра, бывшего до прихода сюда русских безраздельным хозяином дебрей. «А киска-то, видать, моя», — улыбнулся Прохор, вспомнив, что первого тигра здесь уложил он, когда зверь забрался на строительную площадку Успенской церкви. За ним погналась тогда свора собак с корвета «Гридень», а Прохор, у которого было с собой ружье, прицелился и метким выстрелом убил огромного полосатого красавца.

Потом перевел взгляд на местных начальников, среди которых важно стоял Семенов. Вокруг него суетились и лебезили офицеры и, по всему было видно, угодничали, заискивали перед туго набитой мошной удачливого купчика.

Рядом с Прохором стоял, нахохлившись как сердитая птица, капитан одного из кораблей Изместьев. Он познакомился с Калитаевым во время ремонта своего судна и, узнав интересную историю плотника, искал случая побеседовать с бывалым солдатом.

— Все флаги в гости будут к нам, — моряцким простуженным голосом иронически сказал Изместьев, кивая в сторону иностранных купцов. — Вот вам и пожалуйте — во флагах недостатка нет. На каждой крыше…

Прохор всегда с незатихающей болью в сердце смотрел на самодовольный парад чужеземных флагов, среди которых безлико затерялся русский флаг, поднятый первыми солдатами и офицерами на этом берегу.

Троекратно прогремел над Золотым Рогом ружейный салют, подхваченный корабельной артиллерией. И, как пятнадцать лет назад, выпорхнули из уцелевших рощ испуганные птицы. Только их было куда меньше: птицы переселились за городскую черту, туда, где на склонах Богатой Гривы стояли еще нетронутые леса.

В новом городе Российской империи, возводимом трудолюбивыми руками солдат и матросов, жилось неспокойно, тревожно. Прохора не покидало ощущение, будто рядом, в неразглядимой тьме, подкрадывается враг. Мирные флаги чужеземцев на городских зданиях и мачтах кораблей, стоявших на рейде, казались порой боевыми знаменами завоевателей, захвативших родной, почти беззащитный город.

Прохор не очень разбирался в хитросплетениях тихоокеанской политики мировых держав, но в повседневной жизни города обнаруживал результаты ее. Он видел, как с борта парохода «Россия» высадилась на берегу Золотого Рога тысяча кронштадтских солдат, приехавших для усиления местного гарнизона. Без сна и отдыха работали они на строительстве береговых укреплений.

Появился в городе адмирал Лесовский, знакомый Прохору со времен похода «Дианы» и постройки «Хеды». Адмиралу поручили командование эскадрой, которая была усилена дополнительными кораблями на случай военных действий.

Город жил паническими слухами и постоянно пребывал в состоянии тревоги — во Владивостоке было объявлено военное положение в связи с возможностью нападения английского флота, который с целью подготовки захвата Владивостока нежданно занял несколько корейских островов.

По простому разумению Прохора, тут надо было вовсю размахнуться со строительством флота; ладить корабли своими руками, а не покупать их у иностранцев. Он вспоминал слова Геннадия Ивановича Невельского о том, что России нужен Тихоокеанский флот. Крымская война со всей очевидностью показала, что временам парусного флота наступает конец. А строить флот из железа Россия могла пока лишь на Балтийском море. Владивостоку отводилась роль судоремонтной и судосборочной базы. Для этого и были заложены мастерские военного порта, в которых работал Прохор Калитаев, теперь уже бессрочно-отпускной солдат, числившийся первым вольнонаемным рабочим.

В эти дни как-то Прохору пришлось побывать по делам мастерских у командира порта. Принял его один из помощников командира — капитан Изместьев. Прохор недолюбливал ворчливого и не очень-то трезвого моряка, бог весть за какие прегрешения списанного с корабля на сухопутную работу. Другое дело — сын Изместьева, штурман одного из пароходов Добровольного флота — общительный, веселый, любознательный человек, живший с семьей на Русском острове. С ним Прохор познакомился во время ремонтных работ на корабле и несколько раз принимал его в своем домике на Орлином Гнезде: штурман мог часами слушать рассказы Прохора о жизни, скитаниях, работе.

Помощник командира порта сидел злой, непроспавшийся. Увидя Прохора, Изместьев немного смягчился: он уважал этого владивостокского старожила.

Устроив дела, из-за которых приходил Прохор, Изместьев не отпустил его сразу, а стал рассказывать о своих бедах. Запутавшись в долгах, он по дешевке продал свой участок одному купцу, а теперь оказался без крыши над головой. Видно, придется переселяться к сыну на Русский остров.

Прохора не особенно трогали сетования капитана, но он насторожился, когда услышал, что участок куплен Василием Тихоновичем Дерябиным. Необъяснимое тягостное чувство овладело сердцем: вот такие люди, как Дерябин, устраиваются на здешней земле, не любя ее, не болея за нее. Стало жаль своего пота и труда: стараешься, бьешься из последних сил, а вокруг топчутся Семеновы да Дерябины, и нет им дела ни до чего на свете, кроме заботы о собственном кошельке. Всё вырубили вокруг. Пустили корабельный лес на дрова да сараи. И теперь строить приходится из привозной орегонской сосны. О завтрашнем дне не заботятся. Будто не на постоянное жительство пришли сюда люди, а на временную стоянку…

— Дерябин, прохвост, надул меня, — продолжал Изместьев. — Разнюхал, что мой участок подлежит застройке по планам военного ведомства, и откупил его. А сейчас он оформил продажу участка под строительство крепостных фортов за десять тысяч рубликов. Каково? Купил за сотню рублей, а нажил тысячи. Разорил меня, подлец!

Изместьев подошел к настенному шкафчику, открыл дверцу, достал бутылку водки.

— Американская, — усмехаясь сказал капитан, наливая стаканчик. — Дешевая, каналья. Заокеанские купцы хотят нас здесь, как чукчей, спиртом завоевать. Лавочники!..

И он выпил, понюхав хлебную корку.

— А Дерябин, доложу я вам, далеко пойдет, — закрывая шкафчик, сказал Изместьев.

Калитаев вышел от Изместьева с тяжелым камнем на душе. «Вот он, Дерябин-то, как шагает. С туеска начал, с гвоздей ворованных. А мало ли тут таких, как он?..»