Вадим Павчинский - Орлиное гнездо

Потом Поля оказалась совсем одна на краю платформы. Поезд исчез в ночи и метели, и только слышался доносимый ветром затихающий грохот колес да виднелось слабое мерцание красного огонька на последнем вагоне. Поля знала, что огонек исчезнет, как только поезд обогнет сопку. И эта минута наступила. Но девушке казалось, что она все еще видит красноватое сияние поездного фонарика. Да, да! Она отчетливо различала над сопкой трепетный отсвет огня. «Неужто от поезда так светит?» — недоумевала Поля. Зарево разгоралось ярче, и только тогда она сообразила, что где-то горит.

И Поля побежала. Но уже не так, как днем, когда приходила во двор к Семену с посылкой от Шмякина. Тогда в сердце ее билась горячая радость, а сейчас оно холодело от страха. Она вспомнила, что за дубнячковой сопкой, мимо которой лежал ее путь, бродят голодные волчьи стаи.

Она бежала, подгоняемая ветром и страхом. Впереди на дороге что-то темнело, и Поле показалось, что это стоит волк. Она остановилась, боялась шевельнуться, ожидая, что волк сам уйдет. Но пятно на дороге оставалось неподвижным.

А впереди, раздуваемое ветром, все сильнее разгоралось пламя пожара. Поля догадалась, что горит где-то неподалеку от дома, в котором она жила. «А может, наш дом?» — мелькнула тревожная мысль.

Преодолевая страх, Поля сделала первый робкий шаг. Пятно оставалось неподвижным. Потом она рискнула, как это бывает с отчаявшимися людьми, и побежала. Все обошлось благополучно: никакого волка на дороге не было.

Со стороны пожара к небу взлетело яркое пламя, оно пробило снеговую толщу бурана, и Поля отчетливо увидела, что горит дом Шмякина. В это же время за ее спиной послышался тяжкий стон, заставивший снова сжаться сердце. Стонал человек, и где-то совсем рядом.

Она сразу забыла про все свои страхи. Чья-то чужая беда призывала ее на помощь этим стоном. Поля опять увидела на дороге то темное пятно, что напугало ее недавно. Стон шел оттуда. Это лежал полузанесенный снегом человек.

Поля разгребла снег, приподняла голову лежащего. С трудом усадила его на снег. Голова человека уткнулась в грудь Поли.

— Что с вами, товарищ? — спрашивала она, не зная, как ей быть дальше.

— Подсобите встать, — глуховатым голосом попросил тот.

Поля подхватила человека под мышки; он вскрикнул при этом, но приподнялся. Опершись на ее плечо, попробовал шагнуть.

Поля знала одно: его надо довести до ближайшей хаты. Самым близким был дом, в котором она жила. Но теперь его, наверное, уже нет.

— Подстрелили меня, хозяйка, — с усилием, растягивая слова, сказал человек в шинели. — Хорошо, что нашла меня, а не то — каюк.

Поля вздрогнула, услыхав голос раненого: это был Яким Лобода, брат Семена.

— Кто вас? — глотая слезы, спросила Поля.

— Так ведь он не назвался, — попробовал пошутить Яким.

Они добрались наконец до пожарища. Догорал шмякинский дом. Судя по всему, народ уже разошелся по домам, и только несколько человек оставались возле догорающего огня, хотя их присутствие было бесполезным.

Поля крикнула на помощь.

Когда обессилевшего Якима понесли к дому Евдокии, Поля почувствовала подкашивающую слабость в ногах, тяжело опустилась в сугроб и закрыла глаза.

— Подымайсь! — повелительно приказал кто-то.

Ее крепко взяли за руку и повели следом за Якимом.

— А Харитона на пожаре не было. В село ушел, а мабуть, и сгорел, царствие ему небесное, — донеслось до слуха Поли.

Пока дожидались фельдшера, Евдокия и Поля раздели Якима, перевязали ему рану. Пуля раздробила левое плечо. Якиму предстояла нелегкая ночная дорога в районную больницу.

Яким возвращался, из райкома с совещания по раскулачиванию. Уже перейдя Чихезу, увидел зарево над Бакарасевкой. Тогда он повернул к месту пожара: показалось, что горит отцовский дом. Возле сопки, за которой лежал Волчий лог, его будто бы толкнуло в плечо. И — всё. А потом Якима стали приподымать, боль от этого привела его окончательно в чувство.

— Вот хорошо, Полинка, что нашла меня, — сказал через силу Яким. — Замерз бы…

Пришел фельдшер. По дороге он перехватил подводу, на которой дед Ровенко вез почту. Якима собрали в путь. Провожать его вызвалась Поля.

— Ночевать пустите? — тихо спросила она Евдокию. — У меня теперь сгорело все до нитки, — и она судорожно, со всхлипом глотнула воздух.

Евдокия, потрясенная случившимся, согласно кивнула головой, утирая слезы. Горькие это были слезы, рожденные разлукой с мужем и сыном, страхом за здоровье и жизнь другого сына, тягостным одиночеством. Она была рада видеть в своей избе Полю: все-таки не одной коротать эту метельную, трудную ночь.

Харитону в жизни его и делах за последнее время перестала сопутствовать удача. А раньше, бывало, она постоянно являлась тут как тут, замысли Шмякин что-либо. И только сегодня снова все шло будто по заказу. Первое — ветер, буран неистовый: чего уж лучше для задуманного! Поля, постоялка его, вселенная сельсоветом в Харитонов дом, собралась на станцию. Стало быть, все обойдется без помехи…

Шмякин приподнял с полу тяжелый заплечный мешок, как бы пробуя, не поубавилось ли в нем весу. В мешке лежала сытная еда, собранная в дальнюю дорогу: ржаные сухари, свиной копченый окорок, брусок соленого сала, десятка два сваренных вкрутую яиц, несколько головок лука и чеснока, бутылка спирта, перелитого в плоский китайский железный «банчок». Было в мешке кое-что из белья и одежды — на летнюю пору. Спички, табак, соль Харитон укупорил в железные банки, обмазал крышки воском: вдруг да попадет он в полынью на какой-нибудь дуроломной таежной речке — весна, дело идет к большой ростепели. С необыкновенным тщанием подготовил Шмякин охотничий припас: порох, дробь, свинцовые самодельные «жоканы». Осмотрел и протер верно послужившую ему двустволку шестнадцатого калибра, поглядел на свет в ее дула немигающими глазами и так всверлился зрачками в поблескивающую холодную глубину ружейных стволов, точно хотел увидеть через них, как в подзорную трубу, свой неясный завтрашний день.

А завтрашний день Харитона был теперь по ту сторону границы. Здесь, в Бакарасевке, Шмякин доживал последние часы. Душа его уже давно неприкаянно блуждала за синими волнами прикордонных гор. Харитону оставалось перетащить по горбатому каменному морю свое тело, чтобы соединилось оно с душой, перекочевавшей на маньчжурскую землю. Мыслил Харитон встретиться там с бывшими односельчанами, что еще в пору гражданской воины переметнулись за кордон. Доходили и до Бакарасевки слухи про их неспокойную жизнь на чужой стороне. Как-то Харитон прочитал про поимку на границе большой белогвардейской банды, встретил фамилию одного из бывших бакарасевских богатеев. «Значит, и вправду наши воюют на границе».