Вадим Павчинский - Орлиное гнездо

— Дядь Федос, можно? — спросил со двора девичий голос. — Посылочку принесла вам от Шмякина.

Перед входом в амбар стояла Поля — молоденькая учительница, квартировавшая у Харитона. На ней был не по росту короткополый овчинный кожушок, нарядно отороченный по подолу полоской грубоватого барашкового меха. Голова по-деревенски повязана черным старушечьим платком. Его скучные, монашески-строгие складки резко оттеняли веселое, опаленное морозом лицо.

Довольный тем, что не сам Харитон принес посылку, Федос взял ее у Поли и пошел в хату.

Оставшись одни, Поля и Семен долго стояли молча. Семен обрадовался приходу Поли: он давно не встречался с нею — с тех самых пор, как переехал к Якиму. Поля ждала, когда Семен заговорит первый, а он смущался и робел под взглядом ее усмешливых глаз, над которыми размашисто взлетали черные неспокойные крылья бровей.

— Уезжаешь, значит, — тихо, с упреком сказала Поля. И веселые глаза ее вдруг глянули на Семена с томящей грустью.

— Возвращусь небось, — растерянно ответил Семен.

— На станцию приду, можно? — спросила она, и в глазах снова вспыхнул знакомый радостный огонек.

— Приходи, если хочешь, — с показным безразличием согласился Семен.

Потом поднялся на площадку перед амбаром, грузно привалился плечом к двери, с лязгом набросил щеколду и запер отцовские сокровища висячим замком с потайкой. Делал он это хозяйственно, основательно, с деловитым прихмуром глаз, подражая отцу.

Пока Семен возился с дверью, Поля заторопилась домой. Она вышла за ограду, и тут ее неудержимо подхватило метелью, подтолкнуло в спину так, что девушка едва не упала на дымящуюся снежную землю. И тогда Поля побежала от настигающего ветра, а сердце ее встревоженно билось в груди — может, от быстрого бега, а может, от неясного обнадеживающего предчувствия. Навстречу ей летели крупчатые снежинки, лицо леденил мороз. Но всей душой Поля ощущала весну, которая была уже во всем: в участившихся набегах ветра, в изобильных мартовских снегах, а главное — в ее девичьем сердце.

К ночи заветрило не на шутку. Лютовала над Бакарасевкой вьюга. Выйдя из хаты, Федос и Семен тотчас же попали в непроглядный метельный дым, их оснежило с головы до ног, ослепило, оглушило пургой.

Впервые Федос шел на станцию пешком, а не ехал на почтовой телеге. И потому путь показался непривычно долгим. Да и нелегко было идти с увесистой ношей: через плечо Федос перекинул мешок с продуктами и вещами, с привязанным к нему сундучком. Мешок лежал на спине, а сундучок упирался в грудь; одна рука Федоса уместилась на его крышке, а свободной рукой он прикрывал лицо от слепящего, хлесткого снега. У Семена за плечами была прилажена поместительная котомка из холщового куля с веревочными лямками, а сверху того, как и у отца, перекинут за спину мешок с подвязанным к нему баулом. Мешок сползал с котомки. Семен то и дело останавливался, взбрасывая его на место. При этом раздавалось железное жалобное звяканье чайника, притороченного к баулу.

Отворачивая лицо от ветра, Семен вглядывался в тусклый огонек шмякинского дома. «Не придет Полинка по такой непогоде, — тоскливо думалось Семену. — Зайти бы сейчас к ней, сказать чего-нибудь на прощание…» Федос тоже смотрел на огонек. Он удалялся — последний огонек Бакарасевки: за шмякинской заимкой на окраине села другого жилья не было.

Под сопочным склоном задувало меньше, и Федос остановился передохнуть. Со стороны шмякинской заимки мелькнула неясная тень. Федос не столько увидел, сколько почувствовал: волк.

Смутная тень зверя растворилась в ночи, и хотя волк протрусил стороной, Федоса не покидало с той минуты неотвязное ощущение постоянной близости хищника, будто он все время шел по Федосову следу. И вой метели казался зловещим волчьим завыванием. Только возникший из буранной тьмы приветный огонек в окнах станции унес из сердца тревогу.

Возле станционной казармы уже стояла почтовая повозка. Федоса покоробило, когда он увидел, что новый почтарь привязал лошадь не к заборчику, как это делал Федос, а к покосившемуся деревянному столбу с прицепленным к нему закопченным фонарем. Федос отвязал коня, отвел его к заборчику, на старое место. Лошадь послушно стала там, где привыкла стоять за многие годы.

Потом, по заведенному обычаю, Федос зашел в дежурку.

— Неужто в отъезд собрался? — удивился дежурный, глядя на своего старого знакомого и его дорожный скарб.

— Уезжаю. Билетики бы помог спроворить… А с почты я уволился, черта мне ее жалеть. Еду, значит, теперь, — словоохотливо ответил Федос, возбужденный близостью дальней дороги, неведомых перемен в жизни. Все-таки не такое простое это дело — срываться с насиженного места и двигаться бог его знает куда…

Семен дожидался отца в полутьме промерзлой комнатенки, уставленной вдоль стен деревянными, с высокими спинками, скамьями для пассажиров. Отъезжающих, за исключением Федоса и Семена, не было. На одной из скамеек развалисто устроился новый почтарь — дед Ровенко. Облаченный в просторный тулуп, старик подремывал, надвинув на глаза клочкастую баранью папаху, оставшуюся еще с времен партизанской войны.

Простонала неподатливая дверь, и в комнату, окутанная облаками снега и пара, вошла Поля. Она долго приглядывалась, пока отыскала глазами сидевшего в дальнем углу Семена.

— Думал, не придешь, — сказал Семен дрогнувшим от волнения голосом.

Поля, заплетая длинную бахрому платка в косички, сказала просительно, с трудно скрываемым отчаянием:

— Остался бы. Ну чего сорвался с места ни с того ни с сего? Твой отец опять за деньгами погнался и тебя приучает. Вот уж нашли, в чем счастье!..

— Ты чего ж, ссориться пришла? — уныло спросил Семен.

— Сама не знаю, зачем и пришла. Только боюсь… Забудешь ведь, — говорила Поля.

Семен хотел было уверить, что не забудет ее, и еще что-то хотел сказать ей хорошее, только никак не отыскивались нужные слова. А Поля почувствовала, догадалась о его желании и ждала, ждала этих слов. Но тут распахнулась дверь дежурки и оттуда вышел Федос. Следом за ним появился с фонарем в руках дежурный.

— Поехали! — осевшим от волнения голосом сказал Федос, подхватил вещи и первым выскочил за дверь. И уже с порога крикнул почтарю: — Поезд не проспи, дед! Зараз беги к почтовому…

Семен засуетился, с трудом вскинул на плечо мешок. Приглушенный стенами, послышался знакомый вскрик паровоза, и Семен почувствовал озноб в теле и обессиливающую дрожь под коленками.

Полина ждала, что Семен обнимет ее на прощание, но ему мешал баул с подвязанным чайником. Тогда она зашла сбоку, оглянулась в сторону Федоса и прикоснулась горячими губами к захолодевшей щеке Семена.