Вадим Павчинский - Орлиное гнездо

Андрей, заинтересовавшись рассказом, не хотел уходить. Сергей силой потащил его за рукав.

— Вот старик у тебя! — восторгался Андрей, когда они вышли на улицу. — Возле него побыть — чего только не узнаешь! Тебе, Серега, здорово повезло с дедом, честное комсомольское.

Сергей любил деда, как сын может любить справедливого и требовательного отца. Для мальчика он и был отцом, воспитывавшим Сергея с первых шагов. И только одна дедова привычка была тягостной для Сергея. Старый моряк считал невозможным расстаться с флотской формой. Он ходил по Владивостоку в черной крылатке с застежкой из двух латунных львиных голов, в черной фуражке с белым кантом и темным следом кокарды на околыше, в кителе, на плечах которого виднелись обметанные выгоревшими нитками дырочки для погон. Его адмиральскую «макаровскую» бороду на два клина знал весь город. Владивостокские старожилы привыкли к Изместьеву, как к местной достопримечательности, как к памятнику Невельскому в сквере или ежедневному полуденному выстрелу пушки в морской обсерватории. Но у приезжих старик вызывал любопытство и удивление: Сергей не раз слышал за спиной шепоток или откровенный смех. «Обломок империи», «контра», «сумасшедший» — вот словечки, которые обычно отпускались в адрес старика. Милиционеры из новеньких, увидя шагающего с суковатой палкой и удочками высокого человека в офицерской одежде, приходили в замешательство. Но начальство не усматривало в действиях бывшего моряка ничего, кроме стариковской причуды.

Однажды какой-то подгулявший матрос в широченных «чарльстонах», в традиционной робе — сингапурке и «одесситке», — один из тех морских пижонов, которые к дальним плаваниям имеют весьма отдаленное отношение, крикнул Изместьеву:

— Костюмчик, папаша, вышел из моды. Перешить пора бы. А то форменный позор получается.

Алексей Дмитриевич остановился, оглядел с ног до головы «морского волка» и отчитал его спокойно, без крика, без ядовитых слов. Он сказал, что гордится этой формой, что ее носили лучшие люди русского флота, что в ней лейтенант Шмидт шел на смерть. А если уж говорить о позоре, то он считает позорными эти вот обтоптанные колоколоподобные брюки и распахнутую на голой груди сингапурку. «Моряк — образец дисциплины, подтянутости, опрятности. Запомните это, молодой человек», — сказал на прощание Изместьев и пошел к бухте со своими удочками, ведерком и суковатой палкой. Следом за ним, тычась мордой ему в ноги, шагал старый-престарый сибирский кот Сахалин, постоянно сопровождавший Изместьева на рыбную ловлю. Кот тоже был неотделимой принадлежностью старого чудака. Его собачья привязанность к хозяину служила поводом для веселых шуток.

Все это смущало Сергея. Но признаться в этом он не мог даже Андрею.

Друзья шли берегом бухты. Начинался ветер. Ватные комья облаков медленно оторвались от земли, от сопок, и на отсырелые камни причалов осторожно падал смягченный туманом серебристый свет солнца. Постепенно над бухтой в облачном завале образовалась брешь, и в нее горячим золотым потоком хлынули солнечные лучи. Сразу закурилась легким дымком подсыхающая земля, запах сырости вытеснили ароматы моря, обогретого камня, смолистых стружек.

День обещал быть ярким, погожим, веселым.

Возле одного из причалов стоял знакомый ребятам ледокол, в темном трюме которого Сергей провел свой первый рабочий день. Корабль был украшен флажками и собирался везти в Уссурийский залив участников загородной массовки. Молодой матросик, франтовато одетый, стоял у трапа, наблюдая за посадкой.

Одним из первых по спущенным на пристань сходням взбежал Ефим. Попутешествовать на ледоколе, ходившем когда-то на остров Врангеля, чтобы водрузить на нем советский флаг, для Хорошуты было заманчивым делом. Он сразу забыл про обещание прийти сегодня в цех на молодежный воскресник.

Андрей с берега окликнул Ефима и стал совестить его. Парень так выкручивался и оправдывался, что Андрей в конце концов махнул на него рукой: «Пусть поплавает, в первый ведь раз…»

В цех они добрались к тому времени, когда в каменную камеру дока с глухим рокотом ринулась вода.

Друзья стояли у швартовных тумб, наблюдая, как повышается уровень воды и ярко-красные — до ватерлинии — бока «Тайги» все больше и больше закрываются водной толщей.

Туман разогнало ветром, солнце нагрело каменные стены дока, и от них в свежий воздух устремлялись горячие, мерцающие струйки. Оба приятеля чувствовали себя хорошо — от высокого солнца, от неутомимого грохота воды, от соленого морского ветерка и от счастливого сознания того, что в этом огромном, окрашенном чернетью пароходе есть небольшая доля и их труда.

Прищуря по привычке левый глаз, наблюдал за наполнением дока Андрей. Вода уже скрыла листы обшивки, которые приваривали он, Сергей и новый ученик — Ефим Хорошута. И тут Андрею вспомнилась история с пароходом «Сишан», на котором впервые на Дальзаводе проводился ремонт с помощью электросварки. Когда вода уже скрыла скуловые листы «Сишана», послышался чей-то тревожный голос, возвещавший о несчастье.

— Вода! — кричал кто-то из колодезной глубины трюма.

Насосная станция немедленно прекратила подачу воды в док. А позже началась откачка. Медленно, как бы нехотя, уходило море из дока, обнажая борта «Сишана». В трюме судна собралось много любопытных. Гулко раздавались голоса, отраженные и усиленные железными трюмными стенами, как в резонаторном ящике. Старший механик освещал лампочкой влажно поблескивающие от натеков воды листы бортовой обшивки. По некоторым из них извилисто пролегли тонкие трещины.

Виктор Петрович Вологдин хмурился, сосредоточенно рассматривал повреждения. Время от времени он притрагивался рукой к сочащимся влагой листам, словно хотел широкой своей ладонью остановить вторжение воды.

Первый опыт применения электросварки на ремонте судовой обшивки не удался. Недоброжелатели злорадствовали: разве они не предостерегали от заведомого риска?

Но Вологдин не терял надежды.

И вот сегодня выведут из дока отремонтированный сваркой пароход. Работы на нем были гораздо сложнее, чем тогда на «Сишане». Поражение научило многому…

Убедившись, что на «Тайге» все обстоит благополучно, с попутным катером ребята отправились в свой цех. Там комсомольцы проводили воскресник по сбору металлолома.

Идея воскресника возникла у Машеньки, когда она увидела Семена за сбором болтов. На собрании постановили: собрать на всей территории завода годные в работу болты, гайки, подкладочные шайбы, заклепки. Попутно собрать и всякий металлический хлам: обрезки, бракованные поковки, литье — всё до последней гаечки. Лом сдать Рудметаллторгу, а вырученные деньги отчислить на нужды индустриализации.