Георгий Шолохов-Синявский - Суровая путина

За раскидным столом, важно отдуваясь, сидели Полякин, Емелька Шарапов и Козьма Коротьков.

Высокая лампа-«молния» под абажуром разрисовала распотевшие лица бледнозелеными тенями. Крутой запах теплых прокуренных покоев, вина, острых закусок висел над столом. Осип Васильевич, в противоположность своим друзьям, был озабочен. Устало кряхтя, то и дело тянулся к коньячной бутылке.

— Беда! Совсем отбился от рук народ, — жаловался он, поглаживая короткопалой ладонью серую бородку. — Сколько времени проваландались с этими рогожанами, а на море выехала только половина.

Емелька, ухмыляясь, клонил сухоскулую птичью голову над тарелкой с фаршированным чебаком.

— Хе… Под такую погодку нужно волю давать. Пускай исполу рыбалят. Я согласен. И своего не упущу.

Осип Васильевич нахмурился.

— Тебе, Константиныч, хорошо. У тебя дело на глазах: навалил десяток саней, — и кончено, а мне из твоих рук каково перехватывать? Народ стал зловредный. Настоящих-то рыбалок и нема. Все деды да сопляки. Скоро с бабами придется рыбалить. Вот она — война.

Емелька легкими шагами прошелся по комнате, потирая руки.

— При чем тут война! По мне, лишь бы в кутах был мир, а я и с бабами управлюсь.

Осип Васильевич смотрел на него укоризненно.

— Люди-то, Емельян Константиныч! Гляди, не успеют выбрать сетки, твоя же посуда пропадет.

— Хе, ничего не пропадет. А пропадет — еще будет, — хихикнул Емелька, не переставая ходить по горнице короткими твердыми шагами.

Вдруг за окном раздался отдаленный глухой удар, и вслед за ним, то затихая, то снова усиливаясь, послышался шорох и звон ледохода.

Осип Васильевич, красный, отяжелевший от плотной закуски и выпивки, встал, прислушавшись, сказал:

— Вот грех-то. Никак, верховка рванула, братцы.

Прасолы вышли на крыльцо. Пронизывающий сырой ветер срывал с крыши холодную капель.

Со стороны Дона из тьмы неслись хлюпающие, звенящие звуки, будто кто-то огромный и тяжелый топтался по груде стекла. Иногда раскатывался у невидного берега глубокий гул, потом все смолкало, и через минуту снова разноголосо звенели льдины, терлись одна о другую с шорохом и шипеньем. А ветер все крепчал, срывая с крыши и голых деревьев брызги, осыпал ими притихших, слушающих ледоход прасолов.

— Теперь оторвет где-нибудь рыбалок и будет гнать до самой Керчи, — проговорил Осип Васильевич и, помолчав, добавил с надеждой.: — Но ребята, хоть и молодые, но, кажись, из расторопных, не сдадутся.

В эту минуту из переулка послышалось частое шлепанье лошадиных копыт, усталое пофыркивание. Скрипнули петли ворот.

— Терешка, заводи лошадей! — послышался со двора хриплый голос.

По ступенькам крыльца, пыхтя, поднялся начальник рыболовной охраны, есаул Миронов. Падающий из окон свет озарил статную фигуру в забрызганной грязью длинной шинели, блеснул на кокарде лихо заломленной папахи.

Прасолы посторонились, сняли шапки.

— Здорово, живодеры! — дохнул винным перегаром есаул. — Встречать вылезли? Молодцы!

— Рады стараться! — в тон начальнику и чуть насмешливо откликнулся Емелька.

Миронов бесцеремонно отодвинул плечом прасолов, вошел в дом. В его движениях и голосе сквозила барская привычка повелевать.

Горница наполнилась грозными переливами есаульского баса.

— Чого-сь не в настроении. Сердитый приехал, — шепнул Коротьков гостям.

Он ходил за есаулом на цыпочках и, несмотря на то, что на ногах его были тяжелейшие рыбацкие сапоги, ступал бесшумно.

— Кузька! — раздраженно позвал из залы есаул. — Выпить давай! Да блинов сию же минуту — с зернистой икрой! Живо!

— Зараз, Александр Венедиктыч, зараз, — угодливо засуетился Козьма Петрович.

Миронов выпил рюмку коньяку, строго осмотрел почтительно сжавшихся в противоположном конце стола прасолов. Красное обветренное лицо его было помятым и злым, мясистые губы презрительно топырились.

— Я вам новость привез, — вдруг вымолвил есаул сквозь зубы.

— Какую? — подобострастно вытянулся Козьма Петрович.

Есаул поднял руку, сурово повел бровями:

— А вот какую… Его императорское величество император Николай Второй отрекся от престола.

— Как это? — испуганно подпрыгнул Козьма Петрович и невольно взглянул на олеографический портрет государя в позолоченной аляповатой раме.

— Господи, помилуй! — звякнув тарелками, охнула в передней его жена.

Наступила томительная тишина.

Осип Васильевич не выдержал, грузно поднялся из-за стола и сразу вспотел:

— Вы все шутите, Александр Венедиктыч… Как это можно, чтоб царь отрекся? Не может этого быть!

Голос его дрожал.

— Ах ты, щучий атаман! Он еще и не верит! Поди-ка! А это видал? — Есаул вытащил из кармана размокший номер «Приазовского края» и сунул прасолу под самый нос. — Читай! Тут и про революцию есть… Слыхал, что такое революция, а? Р-ре-волюция! Понял, хам?

Миронов побагровел, свирепея, закричал:

— Сбросили царя, вам говорят! Сбросили хамы, мужичье, солдаты, предатели! — Есаул схватил пустую бутылку, швырнул в угол. — Вон отсюдова, селедочники!

Прасолы, подталкивая друг друга, выкатились из залы.

— Господи, Исусе Христе! — шептал Осип Васильевич, мгновенно трезвея.

Пьяная ругань гремела прасолам вслед.

Никогда еще не терпел Осип Васильевич такого унижения.

«Что же это такое? Век прожил, рыбаки с почетом снимали шапки, а тут такое поругание. И что это за шутки насчет царя?»

Осип Васильевич трясущимися руками надевал на голову шапку.

А из залы продолжал реветь хриплый бас:

— Кузька, явись сейчас же сюда, хамло! Молчать! Ах вы, скоты!

Осип Васильевич, словно спасаясь от погони, выбежал на крыльцо. Работник уже запряг лошадей, нерешительно переминался у саней.

— Завалимся, Осип Васильевич, плавать будем. Куда ехать? Ночь темная…

— Гони! — сердито крикнул Полякин.

Лошади бодро рванули со двора. Дорога сразу стала ухабистой, сани швыряло из стороны в сторону. Набрякший водой снег хлюпал под полозьями, летел из-под лошадиных копыт, окатывая прасола с головы до ног.

— Сырой, стылый ветер бил в бок, но прасол не отворачивался, сидел, не запахиваясь в шубу, подставляя ветру горячее лицо. Чувство оскорбления, обиды, страха сжимало сердце.

— Подстегни! — нетерпеливо прикрикнул, прасол на работника.

Работник обернулся, огрызнулся со злостью:

— Куда подстегивать?! Зараз ерик будем переезжать, а тут окрайницы, коням по брюхо…

Порыв ветра заглушил голос работника. Прасолу хотелось накричать на кучера, пригрозить, но незнакомая робость заставила промолчать, опасливо прижаться к выстланной ковром спинке саней.

Кони, фыркая и оступаясь, несмело вошли в воду. Лед сухо, угрожающе треснул, но ерик был не широк, и сани благополучно выскочили на другой берег.