Юозас Балтушис - Проданные годы [Роман в новеллах]

К великой моей радости и к еще более великой досаде Розалии, снег не переставал ни в этот, ни на следующий день, а все падал — то сухой, то мокрый, покрывая все поля, и не таял даже в полдень. Не курлыкали больше журавли в небе, не бродил аист по болотам, пропали со жнивья скворцы, и ни одна травинка не высовывалась из-под снежного покрова.

Стадо я больше не выгонял.

Чужие люди с шумом-громом подвезли к риге молотилку. Потом устанавливали ее, собирали, прилаживали железные зубцы. Под открытым небом поставили конный привод с четырьмя дышлами, с дощатым кругом наверху. Хозяин объехал верхом хутора, набрал работников. Многие ему задолжали — кто пуд ржи, кто десятка три снопов. Поэтому народу набралось множество. Говор, смех так и раздавались кругом. По приказанию хозяина я вскарабкался на круг, хлестнул впряженных лошадей. Машина загрохотала. Пятрас, как самый смышленый, стал у барабана задатчиком, без передышки совал в ненасытную пасть молотилки снопы, покрикивая на зазевавшихся подавальщиц:

— Живей! Живе-ей!.. Соску, что ли, ждете в зубы?

Машина грохотала еще сильнее. Из ворот риги валила тучей пыль. Люди выбрасывали оттуда солому, складывали в омет, который на глазах вырастал вровень с ригой. На ометах, галдя, толкались девки, наклонившись, хватали с поднятых вил все новые навильники, клали один на другой, утаптывали. Вокруг, невесть откуда, набралась уйма ребятишек. Глазели они на работающих людей, а больше всего на привод, на котором стоял я — важный и надутый, пощелкивая кнутом над спинами лошадей…

Молотили до сумерек. А потом все хлынули к колодцу — умываться. И сколько здесь было крику, как обливали друг друга водой, как гонялись по двору, — пока не вышла из избы хозяйка и не позвала всех к столу.

Поздно вечером мы с Пятрасом остались в чулане одни. Я порадовался:

— Весело! Весь год бы так работал.

— Гурьбой, братец, всегда весело, — согласился Пятрас. — Ну, заваливайся на кровать, отдохни, — сказал он. — Завтра опять целый день придется лошадей погонять.

— А ты не будешь ложиться?

— К лошадям еще схожу.

Каждый вечер, перед сном, Пятрас зажигал фонарь, закутывался в кожух и шел заглянуть в стойла. Но теперь он почему-то старательно перемотал на ногах онучи, надел кожух и поднял воротник.

— Эй, Пятрас, фонарь забыл!

— Не надо.

— Как же ты увидишь лошадей в темноте? — засмеялся я.

— Как-нибудь. Нынче ночь светлая… — И неожиданно спросил: — А ты бы нашел хибарку Дамулене? Помнишь, в лесу?

— А зачем тебе к этой ведьме?

Он вернулся назад, присел возле меня, улыбнулся:

— Ведьма, говоришь?

— А то нет? Она на дочь сухотку напустила, мужа уморила, теперь одна колдует… От змеиных укусов заговаривает, кровь заговаривает…

— Ты откуда знаешь? — вдруг прервал он меня.

— Как так откуда? — смутился я. — Все знают, все говорят…

— Кто — все?

— Ну… все. Многие говорят… И Розалия говорила.

Он опять улыбнулся:

— Розалия, это еще не все, А что ты еще знаешь про Дамулене?

Я промолчал.

— Значит, маловато знаешь, — вздохнул Пятрас. Он замолк. Долго сидел, глядя куда-то в угол. Положил мне руку на плечо. — Когда-нибудь я расскажу тебе про Дамулене. И про ее дочь, и про мужа. А теперь вот что. Если я задержусь возле лошадей, ты сходи к ней в лачужку и скажи: Пятрас замешкался. Скажешь?

— Ночью боязно, — признался я.

— Кто же тебя гонит ночью? Подождешь рассвета. Если боишься, Стяпукаса возьми с собой. Вместе сходите.

Я стоял, вытаращив глаза, ничего не понимая. Он опять поднялся, пошел к двери.

— Так ты не мешкай! — крикнул я.

— Постараюсь, — кивнул он, не оборачиваясь.

Ночью я вскочил, весь в холодном поту. Со двора кто-то нетерпеливо стучал в дверь сеней. Завывай, лаяли собаки. Светили фонари. Незнакомый голос кричал:

— Отворяй!

Светя высоко поднятым фонарем, в чулан вкатился небольшого роста человек. Я сразу узнал того косолапого, который когда-то приходил ко мне в лес: Повилас Довидонис! За его спиной торчали, словно две каланчи, два полицейских, оба в синих шинелях. А между ними Пятрас со связанными за спиной руками, спокойный, как всегда, и даже улыбался, и две круглые ямки обозначились на его щеках. А Довидонис был неспокоен, на месте не стоял: торопливо поставил фонарь на стол, сдвинул шапку на затылок, утер рукавом пот со лба.

— Сказал я, что возьмем! — визгливо захихикал он. — Всю осень следил за этим прохвостом… И выследил, вот, пожалуйте: руки вверх, и за решетку — не будешь мне больше разваливать Литву!

Лицо его так и горело злорадством. И все-то он двигался, словно заведенный, — несколько раз собирался сесть, опять подскакивал, побежал к дверям и столкнулся лбом с входящим хозяином.

— С находочкой! — поклонился Довидонис, широко разведя руки и почти касаясь пальцами пола. — Со днем святого ангела поздравляю! Приютили большевика под крылышком, пригрели, теперь поздравляю вас!..

Хозяин был в исподнем, и потому его лицо казалось более бледным, чем всегда. Молча оглядел всех по очереди, засопел:

— Везет мне в нынешнем году с батраками. Один другого лучше! Хоть бы конца молотьбы подождали…

— Как бы не так! — опять засуетился Довидонис. — У тебя только молотьба на уме. А если этот пройдоха против нас поднимет батраков, мне одному страдать. Пострадай и ты, милок. Как святой, пострадай!

— Довольно болтать! — оборвал их один из полицейских, видимо, старший. — Арестованный, садитесь сюда, — показал он на скамеечку. — Не опираться на стол! Где остальные листовки?

— Ищите, — спокойно ответил Пятрас.

— Молчать! — загремел полицейский, выпучив глаза. — Все отыщется! А чего этот сопляк здесь мешается? — повернулся он ко мне.

— Это пастушонок… мой пастушонок, — промямлил хозяин.

— Вон! Или подождите. Сперва хорошенько обыскать, тогда выбросить. Знаю я этих мальчишек!

Другой полицейский задрал на мне рубаху, обшарил штаны.

Пятрас вдруг поднялся.

— А ордер у вас есть? — спросил он тихо, но таким голосом, что кругом все замолкли.

— Какой тебе еще, к черту, ордер? — первым пришел в себя Довидонис.

— На обыск и на арест. Есть такой ордер?

Полицейские переглянулись, потом, словно по уговору, обернулись к Довидонису. Тот развел руками. Пятрас улыбался. Эта его улыбка окончательно взбесила Довидониса.

— Обыскивайте! — закричал он с перекошенным от злобы лицом. — Я… я отвечаю!

— И ответишь, — уверенно сказал Пятрас.

Схватив за ворот, Довидонис вытолкнул меня за дверь:

— Вон! Все вон! Я вам покажу ордер!

В избе, отвернувшись к печи, плакала Она. Хозяйка застегивала сорочку, которая никак не сходилась на груди, потом зажгла висячую лампу.

— Перестань реветь. Нашла из-за чего плакать. Видать, и сама не лучше, — стала она бранить Ону.