Илья Эренбург - Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

Слева сидели присяжные. Они испытывали некоторую неловкость, эти зрители, которых приезжий фокусник попросил взойти на подмостки, чтобы проверить цилиндр или волшебную шкатулку. Они сидели, как люди на старых семейных фотографиях, то есть очень прямо, выпятив животы и положив руки на колени. Осматривая зал, где сидела просто публика, они начали понимать всю важность своего положения. Это и радовало и тяготило их. Собственно говоря, все представление готовится только для них. Это присяжных будут уговаривать по очереди и прокурор и защитник. Их ответов, замирая от волнения, будет ждать весь зал. Но именно поэтому надо принимать неестественные позы и строить из себя философов. Это отнюдь не легко. Ведь присяжные никакого отношения к философии не имели. Они были лавочниками, и только двое из них гордились как своим образованием, так и знанием человеческой психологии: учитель чистописания в коллеже Сен-Поль и инспектор страхового общества «Феникс». Впрочем, оба ни выражением лиц, ни позой не отличались от своих сотоварищей. Присяжные явились рано. Заседание долго не начиналось. Мало-помалу, освоившись со своей ролью, они расселись непринужденней. В общем, ничего нет страшного. И засудить и оправдать человека не так трудно, как это кажется с первого взгляда. Они даже начали тихо беседовать о посторонних вещах. Они беседовали о том, что их на самом деле интересовало. Один из лавочников жаловался на увеличение так называемого «пооконного налога». Инспектор объяснял своему соседу все преимущества новой страховки от краж. Это было их делом, их жизнью. Процесс же для них являлся чем-то совсем посторонним.

Наконец явился председатель, господин Альфонс Кремье, добродушный старикашка, очень рассеянный, великолепный семьянин и страстный любитель канареек. Господин Альфонс Кремье каждый день приходил сюда, нехотя слушал журчанье обвинительного акта и реплики сторон, иногда, спохватившись, что происходит нечто недозволенное, дребезжал крохотным звоночком. Когда появлялись какие-нибудь забавные свидетели, он на минуту оживлялся. Если приговор был оправдательным, он добродушно улыбался: очень приятно. Если подсудимого признавали виновным, он пытался придать своему рыхлому бабьему лицу суровость: ничего не поделаешь, это ведь суд. А в общем, а в общем он скучал. Он не понимал волнения сторон. Не все ли равно, осудят человека или оправдают? Ведь каждый день господин Альфонс Кремье сидел за этим столом, и каждый день кого-нибудь или осуждали или оправдывали. Он сидел и скучал. Он думал о своих детях, играющих в дьяболо, или же о канарейках, о маленьких, желтеньких птичках, которые прыгают по жердочкам, приятно чирикают и никогда никого не судят.

Господин Альфонс Кремье вытер платком стекла пенсне. Заседание началось.

Позади господина Амеде Гурмо, на высокой скамье, между двумя жандармами, сидел подсудимый. Он сидел тихо. Его лицо выражало только большую усталость. После четвертого корпуса рокот большого зала оглушил его. Он быстро просмотрел ряды. В голове Андрея, в тяжелой голове, полной напряженной тишины, бродила одна, пусть и вовсе дикая мысль: вдруг здесь Жанна? Этого, конечно, не могло быть: Жанна далеко отсюда. Он и не хотел этого! Ведь если Жанна покажется, ее арестуют. Но нет, он хотел этого. Только об этом он смутно мечтал. Без доводов, просто: а вдруг?.. К самому процессу Андрей относился безучастно. После следователя, после адвоката он понял, что ни голосом, ни глазом, ни сердцем нельзя убедить этих людей в своей невиновности. Как и господин Амеде Гурмо, как и все присутствующие в зале, он знал заранее приговор. Он больше ни на что не надеялся. Он был готов умереть. В нем оставалось только одно желание, маленькое и в то же время несбыточное: еще раз увидеть Жанну. Да, не остаться с ней вдвоем, даже не говорить, только вот это — издали увидеть, разыскать в большом зале ее черные глаза.

Пока раздавалось монотонное чтение обвинительного акта, Андрей метался глазами по залу. Но с ним сталкивались сотни глаз, чужих, неприязненных или же просто любопытных. Люди, сидевшие в зале, тоже не слушали чтения. Они разглядывали подсудимого. Рядом с убийцей находилось два жандарма, и зрители не чувствовали страха. Они разглядывали его, как разглядывают посетители зоологического сада хищных зверей. Может быть, если бы дамы сидели ближе к высокой скамье, они бы даже потрогали Андрея кончиками своих зонтиков. Но так как между ними и подсудимым было не менее десяти шагов, им приходилось довольствоваться лорнетками.

Встречая эти глаза, жадные и тупые, глаза Андрея шарахались прочь. Но потом они снова начинали метаться — они все еще искали Жанну. Но Жанны не было. И, отчаявшись, глаза ушли куда-то вглубь. Андрей больше ничего не видел.

Машинально отвечал он на вопросы господина Альфонса Кремье. Появлялись и уходили какие-то свидетели: человек, арестовавший его, и другой, ему не известный, с провалившимся носом, гнусавый, деловитый, невыразимо гадкий.

Он несколько оживился, когда кто-то, кажется это был защитник, упомянул имя Жюля Лебо. Допрашивали старую женщину с птичьим личиком, экономку покойного писателя, m-lle Фальетт. Она показала, что к Жюлю Лебо последние полгода никто не приходил. Говоря это, она не солгала: ведь в тот день, когда Андрей был у великого писателя, m-lle Фальетт ездила в магазин «Лувр» за покупками. Во время ее показания все насторожились. Прокурор радовался, и это было, конечно, вполне понятной радостью. Защитник, хотя и знавший наперед все, что скажет эта свидетельница, все же волновался: ведь разоблачение явной лжи подсудимого может так настроить и присяжных и публику, что потом никакое красноречие господина Амеде Гурмо не проберет их. Господин Альфонс Кремье перестал думать о своих птичках. Старушка имела касательство к великой французской литературе, она жила в одном доме с Жюлем Лебо — это занимало просвещенного председателя. Это занимало и публику.

Что касается Андрея, то он как-то впервые подумал о всем значении смерти Жюля Лебо, для его, Андрея, судьбы. Ведь если бы он не умер, Андрея оправдали бы, его бы, пожалуй, и не судили. Мог ли Андрей догадаться, сидя далеким зимним днем в кабинете, полном древних книг и деревянных идолов, что его жизнь окажется неразрывно связанною с жизнью насмешливого старика.

В мартовскую ночь, у раскрытого настежь окна, умер не только Жюль Лебо. И Андрей теперь думал об этом. Он не заметил, как ушла m-lle Фальетт, сделав церемонный книксен председателю. Он не заметил и появления новой свидетельницы. А взглянув наконец перед собой, он вздрогнул. Она! Жанна много говорила о ней Андрею. Жанна рассказывала ему, как они втроем, с Пуатра, мчались к счастью в гости. Но Андрей никогда не видел слепой. Господин Эли Рено, боясь, что Андрей сумеет изменить походку, не устроил личной ставки. Но когда обвиняемый шел по коридору, он спрятал Габриель в темный угол. Увидев теперь впервые слепую, Андрей улыбнулся. Против этого лица был бессилен даже прокурор. Хмурясь, он прикрылся большим листом писчей бумаги. И присяжные, и публика, и господин Альфред Кремье, глядя на прекрасное лицо девушки, сочувственно ласково улыбались. На одну минуту судебный зал превратился в детский театр, где показывают ведь не только колдунов или Бабу Ягу, но и ангелов с розовыми восковыми крылышками.