Борис Изюмский - Чужая боль

«Возьмите маня отсюда! Мне здесь плохо! Не могу больше!..»

Кирсановы не на шутку встревожились. Написали письмо воспитательнице, но ответ получили неясный.

Вызвали Сережу к телефону, однако чувствовалось — около него стоит кто-то, мешающий ему говорить, как хотелось бы, и потому отвечает он коротко, сдержанно:

— Сережа, как ты живешь!

— Не очень…

— Ну что такое!

— Да так…

— Тебе там плохо!

— Да…

— Но что именно, что!

Молчание.

Виталий Андреевич решил поехать на день-другой в санаторий, успокоить мальчика, чтобы он долечился. Ему очень нелегко было получить эти несколько дней на работе, их согласились дать только в счет будущего отпуска.

Он сошел с поезда часов в девять утра.

Кипарисовая аллея понуро и терпеливо переносила бешеные струи тропического ливня. Вдали, словно сквозь стеклянную стену, виднелась гора: в темной гуще зелени на ее склонах проступала белая прядь водопада.

За поворотом аллеи показался деревянный дом с фасадом, затканным диким виноградом.

Здесь Виталий Андреевич и нашел главного врача санатория, добродушную немолодую женщину. Она даже обрадовалась:

— Хорошо, что приехали. Он вас ждал.

— А где Сережа сейчас!

— В изоляторе.

— В изоляторе?! — испуганно переспросил Виталий Андреевич, и воображение мгновенно нарисовало ему картину какого-то тяжкого заболевания.

— Да вы не волнуйтесь, — как ему показалось, виновато произнесла женщина. — Мы его решили оградить от неприятностей.

Оказывается, в этой смене подобралось несколько хулиганистых парней. Они воровали, затевали драки, оскорбляли детей.

— Сережа, видно, вступил с ними в единоборство, потому что его они особенно невзлюбили… Двух мы отчислили, а Сережу на время упрятали… Даже пищу туда ему приносят.

Странная ситуация. Странное решение.

— А как у него сейчас со здоровьем! — спросил Виталий Андреевич, с трудом сдерживая себя.

— Хорошо! Он в санатории получил все что надо.

— Вы не будете возражать, если я его увезу несколько раньше срока! Есть некоторые семейные соображения…

— Нет, пожалуйста…

— Можно мне сейчас пройти в этот… изолятор!

…Он вошел в другой деревянный дом, стоявший на отшибе, за парком, тихо приоткрыл дверь.

В большой по-больничному обставленной комнате, в полнейшем одиночестве, спиной к нему, сидел за столом Сережа и что-то неохотно ел. Его маленькая печальная фигурка, согнутая спина, тоскливый шум дождя за окном так подействовали на Виталия Андреевича, что у него защемило сердце.

Мальчик оглянулся и вскочил. Лицо его радостно просияло.

— Папа! Приехал!

Виталий Андреевич обнял мальчика. На пороге появилась пожилая нянечка.

— Вот, приехал! — объявил Сережа. Ему еще трудно было при постороннем человеке повторить слово «папа».

— Ну и хорошо. Вы к нам надолго!

— Здравствуйте. Мы через час уезжаем.

— Через час!! — ликуя, воскликнул Сережа.

И потом все время, пока они складывали его вещи, шли на станцию, и на вокзале, и в поезде его не оставляло радостно-приподнятое настроение.

В вагоне-ресторане он с величайшим удовольствием уплетая рагу, и Виталий Андреевич, поглядывая на худые руки, вытянувшееся лицо мальчика, с недоумением спрашивал:

— Не ел ты там, что ли!

— Аппетита не было. А тетя Паша, повариха наша, говорила: «Ешь картошку с простоквашей, так нажористей». — Он весело рассмеялся. — А мне не хотелось. И говорить не хотелось. Чуть что скажешь, воспитательница кричит: «Разово́ри!». Ее ребята так и прозвали — «Разово́ри».

Возвратясь в купе, они попросили у проводницы шахматы. Когда она их принесла, Сережа доверительно сказал ей:

— Постараюсь обыграть… папу.

Он словно привыкал, недоверчиво и нежно притрагивался к этому слову, казалось, соскучился по его звучанию и наконец-то снял с себя какой-то им же самим придуманный запрет.

Уже когда они подъезжали к Ростову, Виталий Андреевич спросил:

— А с чего начались твои баталии… там, в санатории!

Мальчик сидел, поджав ногу под себя, локоть упер в колено, а подбородок — в ладонь.

— Понимаешь, однажды, уже перед сном, Гуркин — ему шестнадцать лет — ударил Рафика… Он только в четвертый класс перешел. Я подошел к Гуркину и говорю: «Если ты посмеешь обижать слабых…» И, знаешь, он хвост поджал, только сразу возненавидел… Когда меня в изолятор перевели. Рафик тоже туда просился, да ему не разрешили…

Сережа хотел добавить, что Рафик все же приходил к нему и, между прочим, спрашивал, хороший ли у него отец. Он ему ответил; «Хороший… Воспитательный…»

Но что-то удержало Сережу от этих подробностей.

Поезд прогрохотал по железному мосту через Дон. Приближались огни города.

Раиса Ивановна пошла на родительское собрание, Сережа — в кружок авиамоделистов, а Виталий Андреевич решил почитать.

Последние несколько недель в доме Кирсановых была паника. У Виталия Андреевича появились в области живота какие-то странные боли. Рентгеновское исследование вызвало подозрение. Раиса стала водить его по врачам, добыла лекарство, о котором говорили, что «легче достать с неба звезду». Успокоилась она только тогда, когда профессор из мединститута решительно отверг мрачное предположение и объявил, что это гастрит. Боли мгновенно прекратились, словно только и ждали, чтобы их признали неопасными.

Виталий Андреевич усмехнулся, с признательностью подумал сейчас о жене: «Все-таки важно иметь надежный тыл».

Он открыл роман Эрве Базена «Ради сына». Роман этот в прошлый раз «не пошел», а сейчас вовсе раздражал: какая-то чудовищная патология. Призыв во имя сына к унизительной жертвенности, попиранию собственного человеческого достоинства. Он захлопнул книгу. Нет, отношения должны строиться на совершенно иной основе. Мы долгие годы были под гипнозом фальшивой уверенности: «Все для детей. Наша жизнь — им». Но почему так, а не наоборот! Подросшие дети не меньше, а, может быть, даже больше обязаны заботиться о родителях. Сережа должен стараться, чтобы лучшая вещь была куплена прежде всего маме, лучший кусок за обедом достался ей, чтобы она отдохнула, а он за нее поработал… И так из поколения в поколение.

Страшная сила — самовнушение. И от Раи он не раз слышал, что она «должна терпеливо нести материнский крест».

Вчера Сережа нагрубил ей. Виталий Андреевич сказал:

— Ты же неправ.

Сережа, опустив голову, молчал.

— Ты еще плохо понимаешь мой характер, — наконец сказал он. — Я вот и вижу — неправ, а не могу подойти и признаться. Ни за что! Прямо не знаю, что со мной творится!

— Но ведь надо когда-то улучшать свой характер…

— Надо…

…Виталий Андреевич пошел в комнату, разыскал сигареты и снова возвратился на балкон.