Борис Изюмский - Чужая боль

«Ну хорошо, он назвал меня отцом, — думал Кирсанов. — Это очень приятно… Но семью-то надо возводить… Я уже потерпел крушение однажды, так неужели это меня ничему не научило!»

Первая семья у Виталия Андреевича не сложилась и, хотя просуществовала довольно долго — тринадцать лет, распалась, как ни оттягивал он этот трагический конец.

Его первая жена. Валя, была красива, неглупа и, как позже подтвердила жизнь, стала хорошей женой другого человека. Виталий Андреевич не раз думал: почему она избрала сначала именно его! Ей, видно, хотелось полюбить, она мечтала полюбить, и вот такая возможность, как она решила, появилась. Валя щедро наделила Виталия всеми идеальными качествами, искренне верила в свое чувство, но по существу, по самому глубокому существу, чувство это было придумано и потому непрочно.

Вначале ей казалось, что она пойдет за ним в любую даль, если понадобится, будет пожизненной сиделкой. Возможно, отдавая дань своей воображаемой любви, она способна была на кратковременный подвиг. Но в ней не было той прочной верности, скромной преданности, что только и отличает истинное чувство от вспышки его. И душевные «аккумуляторы» быстро сработались, а он их не заряжал.

Чтобы возвести семью, им не хватало выдержки, терпения складывать ее, истинного и очень большого желания делать это. Не хватало усилий стойко преодолевать изнурительные мелочи совместной жизни.

Ведь даже в подборе экипажа космического корабля думают о «хорошей совместимости». Что же говорить о целом жизненном пути! Требования, требования к другому и ничего к самому себе.

Они не понимали, что опаснее всего доводить мелкие «пограничные конфликты» до взрывов, а болезнь ссор загонять внутрь; не знали или на хотели знать, что нет ржавчины опаснее ржавчины мелочности, что надо уметь в чем-то и поступиться — вкусами, привычками, что-то не заметить, порой промолчать; ничего не делать назло, день за днем строить, а не рушить отношения неосторожным слогом или поступком. Они не знали, что надо стремиться понять друг друга, предъявлять высокие требования прежде всего к самому себе и, вовсе не прикидываясь, не приспосабливаясь, не позволяя принижать себя, все же, где лаской, где настойчивостью, где чуть отступив, идти к цели — семье.

Процесс этот долгий и нелегкий. Но если подобное желание в тебе прочно, ты будешь терпимее, будешь опираться на благородные чувства и доверие.

Как часто затянувшаяся игра в «кто главнее!» приводит к печальным результатам.

Нет, они с Валей не стремились к отвратительному «тихому счастью» с его тиной, стоячими болотцами обывательских отрад. У них была необходимая для счастья наполненность жизни, а они, глупые, не нашли в себе сил, достаточной любви и, главное, желания построить семью.

Казалось бы, яснее ясного: не обижай другого, цени в нем человеческое, как в самом себе… Страсти улягутся. Любовь войдет в спокойное русло привязанности, заботливости. Может быть, даже выяснится, что и не была она такой, как у Ромео и Джульетты. И это не страшно. Но если нет или исчезает человеческое уважение — все идет прахом. И тогда никакие опекуны и наставники не в состоянии склеить несуществующее.

Какая цена любовному щебету, если он легко сменяется оскорблениями! Что пылающая страсть, если нет готовности и умения преодолевать утомительность будней, подставлять плечо спутнику жизни, ценить его внутренний мир!

Да и мать Вали — женщина властная — внесла немалый вклад в развал, прибрала к своим рукам их сына Василия, отрешила его родителей от забот о нем.

В миллионный раз горько подтвердилась истина, что молодые должны строить свою жизнь сами.

Правда, Кирсанов позже, когда они уже разошлись, спохватился; постарался приблизить сына, летом брал его к себе, и они вместе уходили в горы, плавали морем на теплоходе. Перед поступлением Василия в институт отец весь отпуск занимался с ним английским языком; в студенческие годы помогал деньгами. И все же, и все же, как отец, он не сумел восполнить то, что упустил по молодости и глупости. Василий перенял от бабушки и отношение к людям — сверху вниз, с покровительственной усмешкой, — и убежденность, что все ему что-то должны, а он никому ничего не должен.

Очень хотелось, чтобы Сережа вырос другим…

Задребезжал электрический звонок. Виталий Андреевич пошел открывать дверь.

— Это я!

Сережа разгорячен быстрой ходьбой, глаза у него возбужденно блестят.

— Закончил модель вертолета «Универсал»… Два турбовинтовых двигателя. Прогуляться пойдем!

— Маму не дождемся!

— Мы ей записку оставим.

— Ну пойдем ненадолго к Дону.

Сережа сбегал в свою комнату, написал на листке бумаги: «Ма! Мы — на берегу Дона. Будем и семи часам».

Положил записку на видном месте.

Они решили пройти берегом к Ворошиловскому, — посмотреть, как строят новый мост через Дон. За четыре квартала ходьбы Сережа умудрился задать по крайней мере двадцать вопросов: он был начинен ими.

Он спрашивал о газовом реакторе, термоэлектронном генераторе, академике Курчатове, кибернетике, о том, действует ли магнит в вакууме. Потом неожиданно сообщил:

— Ты знаешь, пингвин иногда проплывает сто шестьдесят километров!

И опять:

— Как ты думаешь, сколько за день молний вспыхивает на земном шаре!

Не надеясь получить ответ, торжествующе объявил:

— Восемь миллионов.

Просто невозможно было знать все то, что он вычитывал в полдюжине технических журналов.

Если говорить правду, Виталию Андреевичу не всегда приятно было отвечать «не знаю», он даже немного уставал от своей беспомощности, раздражался. Поэтому и сейчас постарался отвлечь внимание Сережи от потока вопросов.

— Да хватит тебе решать кроссворды. Лучше повнимательней оглядись. А то идешь, чудак человек, по земле, а витаешь в космоса.

Народу в этот час на всей набережной еще немного. Кирсанов и сам с любопытством приглядывается. Стоит у причала девчонка со смешно выдвинутыми вперед коленками, кажется, они у нее припухли. Величаво пронесла себя женщина в белом пальто, будто в халате. Ловит удочкой рыбу старик. На нем серая войлочная шляпа так подвязана, что хлястик ее похож на козлиную бородку. Старик сдернул шляпу, и под ней оказались такие же серые, словно из войлока, сваляные волосы. К нему подошел рыбак помоложе:

— Как дела, Кузьмич!

— В надежде, — неожиданно тонким голосом ответил старик, подмигнув Сереже. Так подмигивают общительные люди с хитринкой.

Сереже вдруг стало весело и очень интересно. Действительно, гляди кругом да гляди.

Белыми птицами скользят по Дону яхты; оставляя за кормой пенный гребень, умчался в сторону Азова крылатый «метеор»; взвывая сиреной, приближается к пристани электроход «Космонавт Гагарин» из Москвы; зажглись огни кафе «Донская волна» с навесом, похожим на цветные волны. А от него, от этого кафе, вверх по Буденновскому взбираются девятиэтажные дома, вглядываются ясными веселыми окнами в степные дали, в запруженную машинами дорогу на Батайск, в кудрявый Зеленый мыс на другом берегу реки, в задонские рощи. Ветер доносит до Сережи запах масляной краски, бензина, свежей рыбы, осенней донской воды, цветочных клумб.