Владимир Мирнев - Нежный человек

Мастер хотел выразиться хлестко, необыкновенно, потому что к этому человеку он должен почувствовать не то чтобы ненависть, но хотя бы обычную злость азарта. Сейчас он знал – момент стремительно надвигался, в голове появилась и, правда, тут же исчезла какая-то очень нужная фраза, мелькнуло необходимое слово – и мгновенно исчезло, растаяло, словно в тумане, в горле пересохло, а главное, покалывали кончики пальцев – верный признак того, что вот-вот появятся необходимые слова. Коровкин решил начать свою мысль так, чтобы ученый сразу почувствовал силу и мощь всего его, Коровкина, четырехинститутского учения. Но, как назло, необходимое позарез слово, могущее сразить наповал, копошилось где-то в глубине его мозга, словно зацепилось там за что-то одним угловатым краем и никак не могло выбраться наружу, сколько ни напрягался Коровкин. Пока Коровкин стоял, все так же выгнув спину, Оболоков перебил его:

– Личность – человек с определенной системой общественного поведения – вот что я имею в виду, когда говорю о личности как о проявлении общественного сознания в условиях свободных отношений. Эффект чашечки кофе!

Мастер Коровкин усиленно рылся в памяти, стараясь найти взамен тому копошащемуся слову иное, новое, не менее убедительное, то, которое раньше ему попадало под руки по сто раз на день.

– Я тоже так думаю, – поддакнула Ирина, поглядывая на покрасневшего от напряжения Коровкина, не присевшего в ожидании проклятого слова. – Как точно сказано: эффект чашечки кофе. За кофе порою решаются важные дела.

– Как же может быть мерзавец личностью, тот же Муссолини? – спросила Мария и положила руки на стол и поглядела на них, как бы укоряя Коровкина за молчание. – Не может. Личность – добро, а то – зло. Личность – слово-то от слова «лицо», а уж какое лицо у Муссолини или любого другого изверга? Муссолини же убийца! У него лица нет. Все они такие, все они прежде всего убийцы, а у убийц – маски, потому что убийство-то неестественно – вот отчего и маски.

– Выходит, лица у многих нет? – спросил Оболоков. – Но я еще раз повторяю: если в рассуждениях превалируют эмоции, до истины не добраться. Я согласен в части убийц. Захватывающий власть фюрер идет по трупам, и имя ему, конечно, прежде всего одно – убийца. Согласен. Добравшемуся до уровня фюрера можно смело на вполне юридической основе предъявлять обвинение в преднамеренном убийстве. Алексей Титыч, это дело простое, но чрезвычайно важное с точки зрения взгляда на категорию личности. Как на философскую категорию, вот о чем я. – Оболоков обращался к мастеру Коровкину, хотя перед этим говорила Мария, и то, что ученый непосредственно обращался к нему, было неспроста, потому что ученый человек ждал от Коровкина неординарного ответа.

– Ирина, скажи-ка ты? – попросила Мария, с удивлением глядя на напряженное лицо Коровкина, на его остекленевшие, сузившиеся до сухого блеска глаза; смотрела и не понимала, что случилось, почему молчит мастер, который, по сути дела, сам затеял этот разговор.

– Я, Маришка, к Оболокову присоединяюсь, – отвечала Ирина.

– А я не согласна! Считаю, личностью может быть каждый настоящий человек.

– Пополам с эмоциями, как разбавленное вино. А разбавленное вино – уже не вино, а доморощенная философия – уже не философия. – Оболоков обращался на этот раз к Марии, которая от своих слов раскраснелась и выглядела возбужденно.

Мастера обидело то, что ученый обратился на этот раз не к нему, хотя у него в этот самый момент слово, как он любил говорить, присело на кончик языка, готовясь в любое подходящее время вспорхнуть и вылететь. Но обида перешла дорогу слову, и мастер проглотил слово, которое ждал так долго. Коровкин хотел было сесть, потому что все сидели, а он стоял. Но подумал, что если он сядет, то все решат, будто согласился с ученым, с которым никак не мог согласиться. Коровкин заметил: Мария на него поглядывает, поглядывает недоуменно и учительница. С новой силой он почувствовал неприязнь к ученому, спокойно сидящему за столом, ведущему разговор; но вот он, Коровкин, который нередко блистал эрудицией, прочитал за свою жизнь тысячи книг, на этот раз терпел фиаско. Все сидящие за чаем, как сговорились, одновременно посмотрели на мастера – ученый, учительница и Мария. Мастер почувствовал покалывание в пальцах – верный признак – и со злорадством посмотрел на Оболокова, как бы улавливая миг – вот оно, слово!

– Ты чего же стоишь, Алеша? – донесся голос Марин. Мастер услышал его, хотя и не понял, что она сказала, но определенно осознал, что так продолжаться не может, и спросил довольно резко и четко:

– Кто ты такой, задавать мне вопрос? Полный аплодисмент? Нету аплодисменту!

Ученый не успел и глазом моргнуть, как мастер выскочил в прихожую, надел пиджак, кепку и отворил дверь.

– Сколько институтов закончил? – прокричал он с тем же злорадным значением, с тем оттенком, который был предназначен для более высокого момента – это он сразу понял, что сказал не вовремя, и ему стало еще вдвойне обидно, – и мастер, уже не зная, как ему отомстить за свое унижение, прокричал:

– То-то же! – не такой силой хлопнул дверью, что она должна была непременно слететь с петель.

– Что с ним? – спросил Оболоков Марию.

– Не знаю. Заболел. Он очень такой образованный, четыре института закончил, правда, не совсем, а сейчас учится заочно на четвертом курсе строительного института. Он умеет говорить умно, красиво и обо всем, что угодно, и о космосе, истории, а тут… не знаю… Прочитал все книжки исторические, а тут…

Все озабоченно помолчали; разговор о личности не закончился, но продолжать его не имело смысла. Уход Коровкина подействовал на Оболокова угнетающе.

– Ты поезжай, а у нас есть о чем поговорить, – сказала Ирина, и Оболоков молча оделся, попрощался и уехал.

Сестры посидели еще некоторое время, потом долго лежали молча, не спали, пока ровно в полночь не пришла из театра Вера Конова. Когда Конова уснула, Ирина, прижавшись к Марии своим теплым животом, зашептала:

– Маришка, я его люблю. Я даже не знаю, как себя вести, как поступать, потому что у меня одно желание – любить его.

– Счастливая, – отвечала Мария. – Я тоже любила, но я не была счастливая, вечно были у нас одни попреки. Хотя я знаю, Ира, что любовь с виду всегда красивая, а ведь когда любишь, то все со слезами, все с горем пополам.

– А тебе нравится Оболоков? – помедлив, спросила Ирина, замерев телом и боясь шелохнуться. Для нее, видимо, ответ имел важное значение.

– Он такой рассудительный.

– А ты могла его полюбить? Он иногда шутя говорит, что женщину по имени диссертация он любит больше всех женщин на свете. Я злюсь…

– Не знаю.