Павел Нилин - Знаменитый Павлюк. Повести и рассказы

Так, в смутной тревоге и тоске, она прошла все поле и остановилась на взгорье, у широкого полусгнившего пня от древней ветлы.

Все изменилось за эти годы, все перепахали, перерыли, перестроили, а этот пень трухлявый как стоял здесь, так и стоит.

У этого пня Настя Самокурова прощалась когда-то с Филимоном Овчинниковым. И так же светила луна, и так же пронзительно пахли скошенные травы, и так же сонно плескалась у взгорья вода в каменистой речке. Что же произошло с той поры?

Нонна Павловна, в полном душевном расстройстве, но руководимая привычным автоматизмом движений, подобрала платье, чтобы не смять, уселась на этот пень, как сидела тогда, двадцать с лишним лет назад. Рядом с ней тогда стоял, потом сидел, обхватив ее колени, Филимон Овчинников. Влюбленный, безутешный, печальный. И он же сегодня, он же обозвал ее бранным словом и, наверно, спокойно спит, не томимый совестью, со своей женой. Конечно, спит. А Нонна Павловна сидит одна на пне и чувствует, как у нее отчего-то тяжелеют ноги.

Это они от грязи тяжелеют, от глины, налипшей на лакированные туфли. Не отчистить их теперь, не отмыть. Лак обязательно отстанет. Испорчены туфли, окончательно испорчены. ..

Взглянув на ноги; Нонна Павловна вдруг ожесточилась. Да ну это все к черту! Всех родственников к черту! И все эти воспоминания! Она и одного дня тут не останется. Она сегодня же уедет и все забудет. Подумаешь, невидаль — родная деревня, родная сестра! Двадцать лет жила без них и еще проживет сколько захочет. Ну их всех к черту!

Она поднялась с пня и решительно зашагала по скощенной траве в тяжелых туфлях. И все-таки чувство душевной тревоги не оставляло ее. Что-то сегодня надломилось, оборвалось в ее сердце...

У высокой, одиноко стоящей на взгорье сосны она услышала приглушенные, взволнованные голоса. Остановилась, прислушалась, вгляделась и тотчас же увидела круглую, коротко остриженную голову того молодого человека, что сидел рядом с ее племянницей Настей за ужином. И Настю она тут же увидела. Да и молодые люди, должно быть, заметили Нонну Павловну, зашептались быстро-быстро. Потом Настя встала и пошла навстречу тетке. А круглоголовый паренек исчез, — видимо, спустился к реке.

Настя подошла к тетке, обняла ее, сказала:

— Я завтра уезжаю. Мы прощаемся.

И заплакала. И Нонна Павловна неожиданно для себя заплакала вместе с ней. Заплакала даже сильнее Насти. Заплакала так, что Настя испугалась и усадила тетку на траву прямо в нарядном платье, которое та не успела подобрать.

Не только плач, но и лицо тетки удивило племянницу. Оно вдруг стало старым, пепельно-бледным. Или это лунный свет дает такую окраску?

А скошенные травы прямо-таки исступленно пахнут вокруг.

Прямо душу рвут они своим запахом.

Москва, март 1955 г.

Первым этого посетителя заметил секретарь райисполкома Акатьев. И хотя в посетителе не было на взгляд ничего необычного, Акатьев все-таки сразу встревожился.

Встревожился, правда, на одно мгновение.

«Не может быть, — тут же успокоил он себя, вглядевшись издали в этого неопределенного возраста человека, шедшего по коридору несколько неуверенной походкой. — Не может быть, что это сам Перекресов. Больно простоват. Это, наверно, какой-нибудь командировочный. Мало ли их...»

И Акатьев прошел в свой пасмурный кабинет: по случаю весны топить перестали, а солнце еще слабо греет, и от каменных стен отдает холодом. Он закурил, включил приемник и, однако, раньше чем диктор заговорил о весеннем севе, опять подумал: «А вдруг это все-таки Перекресов? Здорово похож лицом...»

Акатьев выглянул в коридор, но посетителя уже не видно было.

Посетитель прошел прямо в приемную. И Олимпиада Семеновна, тоже, как и Акатьев, слушавшая радио, даже не подняв глаза на вошедшего, сказала, что председателя нет, что председатель еще не приходил и что она в конце концов не может знать, где сейчас Сергей Варфоломеевич. Он, мол, приходит когда хочет. Может и вовсе не прийти.

— Как же это так? — мягко возразил посетитель. — Ведь начало занятий, кажется, в девять...

В этот момент и вошел в приемную Акатьев.

— А вы по какому вопросу? — спросил он, глядя на посетителя и внимательно и взволнованно.

— Да я, собственно, хотел видеть Сергея Варфоломеевича, — как бы замялся посетитель.

— По личному, что ли, вопросу? — еще раз поинтересовался Акатьев.

— Да нет, пожалуй, не по личному, — улыбнулся посетитель и сам спросил: — А вы кто?

И вот так он это спросил, как будто и просто и мягко, но все-таки с чуть уловимой строгостью, что Акатьев вдруг растерялся и, отбросив все сомнения, понял, что перед ним стоит действительно сам Перекресов, которого он видел до этого только один раз, и то в областной газете на снимке. Да и посетитель, когда Акатьев назвал свою должность и фамилию, сказал:

— Я Перекресов. Вот что, товарищ Акатьев: нельзя ли все-таки поискать Сергея Варфоломеевича?

Всех удивило не то, что Перекресов сюда приехал. И до Перекресова в Утаров приезжали не раз секретари обкома. Непонятно и просто загадочно было, на чем он прибыл, на каком, так сказать, виде транспорта.

Поезд очередной прошел через Утаров часа два назад. И едва ли секретарь обкома поехал бы на поезде. Проще же всего на машине — на «ЗИСе», на «ЗИМе» или в крайности на «Победе». Но никаких автомобилей близ райисполкома не было, когда Акатьев пешком пересекал площадь, чтобы лично известить председателя на квартире о таком неожиданном визите.

Марина Николаевна, веселая толстушка, поливала цветы на открытой террасе. Увидев Акатьева, она помахала ему рукой, потом поставила лейку и, кивнув на окна, приложила палец к губам, что значило: «Не шуми, Сергей Варфоломеевич спит».

— Перекресов, — сказал, тяжело дыша, Акатьев, даже забыв поздороваться.

— Что Перекресов?

— Перекресов приехал. Будите скорее Сергея Варфоломеевича. Вот сейчас начнется компот...

— Убил меня Терентьев, — тяжко вздохнул Сергей Варфоломеевич, когда Марина Николаевна наконец растолкала его на кровати и он с трудом уяснил, в чем дело. — Просто убил... Устроил, понимаешь ли, в такое время свадьбу своей дочки, оторвал от дела столько ответственных людей — и вот теперь, пожалуйста... Звони, Марина, к Коршуновым... Ой, да ведь и Коршунова-то нет! Ну, теперь все!

Сергей Варфоломеевич, заспанный, всклокоченный, вышел в столовую и, заметив в растворенную дверь Акатьева, стоявшего в передней, крикнул раздраженно:

— Да чего же ты там стоишь? Заходи!

— Вы не беспокойтесь, Сергей Варфоломеевич! — взволнованно начал Акатьев. — Что касается цифрового материала, у нас все под руками. Мы как раз вчера подбили итоги...